Ричард Матесон - Отзвуки эха
Чтобы окончательно отделаться от мыслей о злосчастной расческе, я положил ее в конверт и отнес Элизабет. И только когда я стоял у нее в кухне, до меня дошла очевидная истина. Я держал в руках именно ее расческу, когда у меня в голове так отчетливо возникло слово «смерть».
* * *Этот день стал сущим кошмаром.
Теперь я знал, что нашей соседке осталось жить совсем не долго. Оптимизма мне это знание не прибавило. Я сидел и ждал, что же еще сегодня случится. Хотя больше не произошло ничего примечательного, однако к вечеру я уже находился на грани нервного срыва. От детских криков на улице я испуганно вздрагивал. А шорох потревоженных ветром жалюзи заставлял меня так быстро вертеть головой, что в шею впивались тысячи иголок. А когда в пять часов зазвонил телефон, я, подпрыгнув на стуле, выронил чашку с кофе. Хрупкая посудина, выплеснув коричневое содержимое на ковер, разбилась.
Звонила Энн. Она сказала, что похороны прошли нормально, она собирается съездить к отцу повидаться с родственниками, а около восьми поедет домой.
Повесив трубку, я решил больше не связываться с кофе. Лучше перейти на пиво. Глядишь, оно поможет мне хоть немного расслабиться. Энн оказалась права, думал я, собирая осколки и тщетно пытаясь оттереть пятна кофе с ковра. Мне следует обратиться к Алану Портеру. Я так и сделаю... выберу время на следующей неделе. Но чем он мне поможет? Я знал, что не болен. Просто излишне восприимчив. Что он сможет сделать? На мой взгляд, я был чем-то вроде беспроволочного приемника, работающего одновременно на всех частотах. Сигнал мог поступить в любой момент, внезапно, не спрашивая моего согласия и не оставляя времени на подготовку. А ничто так не пугает, как внезапность.
Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров.
Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака.
Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог.
Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества — это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, — мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем!
Но отчего она умрет?
Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов.
Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка.
Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя.
Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь.
Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой.
— А-а!
Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре.
— Нет! — всхлипывал я. — Нет, нет, нет.
От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, — кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной.
Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана.
Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки.
Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов.
Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь.
— Здравствуй, дорогой, — шепнула она.
— Здравствуй! Не представляешь, как я рад тебя видеть. А где Ричард?
— Спит на заднем сиденье. Я не стала его поднимать, сам понимаешь, в моем положении.
— Конечно. — Я нервно улыбнулся. — Сейчас я за ним схожу.
Раскрасневшийся Ричард крепко спал в машине. Из-под одеяла виднелась только головка с румяными щечками. На секунду я замер, охваченный чувством безмерной любви к малышу, потом наклонился и осторожно поцеловал теплую щечку. Он зашевелился и вытащил из-под одеяла ручонку.
— Боже, как я люблю тебя, мое солнышко, — прошептал я и взял его на руки.
Когда я вошел в дом, Энн стояла в гостиной с кочергой в руке.
— Что тут было? — немного натянуто поинтересовалась она.
— Я разжигал огонь, — скороговоркой выпалил я, — уронил кочергу и забыл поднять. А те пятна — это я случайно пролил кофе.
