Элмор Леонард - Прикосновение смерти
— Потрясающе! — воскликнула Линн. Помолчав, добавила: — Ты сказал, что на тебя произвели огромное впечатление основы францисканской духовности. Каковы эти основы, хотелось бы знать.
— Свой высший жизненный идеал францисканцы видят в жизни по Евангелию, в духе бедности и смирения. Орден францисканцев — это нищенствующий монашеский орден. Его устав требует от своих членов обязательного соблюдения бедности, отречения от любого имущества, существования исключительно на подаяние. Бедность францисканца предполагает полное упование на Бога во всех вопросах, служит средством преодоления любых преград в отношениях между Богом и человеком, а также между человеком и его ближними. Понимаешь, Линн, все данное человеку при рождении получено им от Всевышнего, поэтому и должно использоваться для служения ближним своим. Полностью принадлежат ему только грехи, и осознание этого приводит к смирению. При этом смирение заключается не в том, чтобы только умалять себя, но и давать высокую оценку другим людям, замечать в окружающих все хорошее, что в них есть, и постоянно служить ближним, и в особенности больным, униженным и отверженным. В то же время смирение не исключает решительности и твердости. Общинную жизнь францисканцев-монахов Франциск Ассизский понимал как послушание, соединенное с любовью, — как и в любой семье, в которой есть и подчинение, и свобода. В семье людей связывают узы любви, а любовь — единственное связующее звено между подчинением и свободой. Я понятно излагаю? Вопросы будут?
— Излагаешь замечательно, вопросы будут, — улыбнулась Линн. — Давай выпьем за послушание, соединенное с любовью, а потом я кое-что у тебя спрошу.
Ювеналий взял в руки бокал с шампанским, отпил пару глотков и откинулся на спинку кресла.
Подумать только! Юви, совершивший чудо, у нее в доме… Выглядит спокойным и умиротворенным.
— Слушай, Ювеналий, из тебя столько крови вытекло, а тебе хоть бы что… — улыбнулась Линн.
— Я к этому привык, — сказал Ювеналий. — Первые несколько раз я пугался до смерти.
— Не могу представить тебя испуганным.
— Я был просто ошеломлен.
— И сколько раз это было?
— Двадцать. Нет, теперь двадцать один.
— И давно это у тебя?
— В следующем месяце будет два года.
— И ты исцеляешь каждый раз, когда это случается?
— Думаю, да, хотя не уверен.
— А в первый раз как это произошло?
— Это случилось в Бразилии, в одной деревушке неподалеку от Сантарема. Ко мне подошел мальчик-калека, на костылях, и я обнял его. В тот же миг я почувствовал — что-то произойдет, и мне захотелось убежать.
— Боже! — воскликнула Линн.
— Я ощутил что-то влажное… Решил, что мальчик поранился… Потом я взглянул на свои руки, увидел раны и кровь на ладонях, кровь на ступнях — я был в сандалиях. Я не мог в это поверить. Затем подошла маленькая девочка…
— Можно взглянуть на твои руки?
Он протянул ей свои руки. На морщинистых, загрубелых ладонях виднелись красноватые шрамы, похожие на следы от химического карандаша.
— Надо же! Это у тебя навсегда?
— Нет, пройдет…
— Ну и что ты по этому поводу думаешь?
— В каком смысле?
— Стигматы, как у Франциска Ассизского?
— Думаю, да…
— И когда ты молишься, тебя тоже посещают благочестивые мысли?
— Мое обращение с молитвой к Господу больше похоже на беседу с Ним.
— Думаешь, Он слышит тебя?
— Конечно, иначе бы я не молился.
— А откуда ты знаешь, что Он слышит?
— Я не знаю, я верю в это.
— Ты всегда молишься распятию?
— Я молюсь не распятию, а перед распятием. Но не всегда…
— Дар исцеления у тебя от Господа, да?
— Думаю, да! Возможно, наука нашла бы иное объяснение, но иногда в природе наблюдают настолько необычные явления, что кажется неразумным позволять ученым портить ощущение от них. Согласна?
— Ты прав, конечно, — кивнула Линн. — Как реагировали на твой дар отцы Римско-католической церкви?
— Мне велели помалкивать об этом. Им не нужен еще один Христос или еще одна деревня Фатима, что в Португалии. Ажиотаж всегда чреват появлением всякого рода мошенников и жуликов.
— Об этом говорил Билл Хилл. Скоро стали бы продавать куклы, изображающие тебя, или нечто подобное.
— Мне надо встретиться с ним, — сказал Ювеналий.
— Он уже звонил, когда ты принимал душ. Хотел приехать, но я велела ему подождать. Вдруг что-то подобное случится еще раз.
— Думаю, долго ждать придется.
— Откуда ты знаешь? Ты что, чувствуешь приближение этого?
— Иногда я думаю, что это должно произойти, но это не происходит.
— А ты исцелял кого-либо без кровотечения?
— Нет. Вообще-то я не знаю, что происходит сначала. Может быть, и то и другое происходит одновременно.
— А почему ты уехал из Бразилии?
— Меня направили в семинарию, которую в XIV веке основал Джон Данс Скотус, схоласт-теолог. Это недалеко отсюда.
— Я знаю, где это, — сказала Линн. — Красивое место…
Ювеналий улыбнулся, увидев, как у Линн округлились глаза.
— Нет, не для того, чтобы кого-то исцелять. Мне просто нравится работать в больнице, я раньше, в юности, там работал. Мне велели подождать. Я прождал семь месяцев и ушел. Возможно, так не следовало поступать, но я распрощался с семинарией.
— И что потом? Ты попал в центр по лечению алкоголиков?
— Да, но не сразу.
Она ждала, что он расскажет, что было перед тем, как он оказался в реабилитационном центре, но он молчал. Юви, похоже, устал.
— Не возражаешь, если я задам один вопрос? — спросила она погодя.
— Не возражаю, задавай, — ответил он, кинув на нее внимательный взгляд.
— Впрочем, я и так задала тебе слишком много вопросов, этот подождет, — произнесла она в раздумье.
— Как знаешь! — улыбнулся Ювеналий. — А мне пора возвращаться в центр. Ты собираешься завершать свое лечение?
— Я уже вылечилась от алкоголизма, — усмехнулась Линн. — Но я тебя подвезу.
Они поехали по Вудворд-стрит, по широкой главной улице города, а не по автостраде. Всюду — жизнь, люди! Ювеналий сказал, что ему больше нравится смотреть по сторонам. Возле кафедрального собора чернокожая проститутка цеплялась к белому парню, что вызвало у него добродушную улыбку и незлобивый комментарий.
Ей нравилась его улыбка. Он вовсе не хотел казаться улыбчивым, и, уж конечно, он был не из тех, кто вечно скалится, чтобы показать свои зубы. Кстати, зубы в порядке, правда мелковатые. Когда он улыбался, казалось, он что-то знает. Но это не была улыбка типа «я знаю кое-что такое, от чего вам будет не до смеха». Такая улыбка была у Бобби Форши — дьявольски хитрованская, будто он уберегся от чего-то такого, чего никому знать не дано. У Ювеналия была милая, доброжелательная улыбка. Конечно же он этого не осознавал. Похоже, он вообще был не в состоянии уяснить истинную сущность самого себя.
