Юрий Кургузов - Луна - Солнце мертвых
— Лорелея… — едва слышно прошептал я, и доктор Шварценберг мгновенно склонился над моей головой:
— Что вы сказали?
И тут меня будто пронзил удар тока, а в глазах снова зарябили тысячи маленьких солнц. До крови закусив губы, я изогнулся в мучительной судороге и застонал.
— Что, что вы сказали?..
И вдруг боль внезапно исчезла; более того, неожиданно я почувствовал, что тело начинает наливаться какой-то новой, доселе не ведомой мне энергией и силой. Слепящая пелена спала с глаз так же моментально, как появилась, и уже в следующий миг я увидел над головой доктора Шварценберга л и ц о. Е ё лицо…
— Вам плохо? — воскликнул маленький доктор. — Повторите, что вы сказали?
Еще миг — и видение исчезло, а я продолжал неподвижно лежать, упиваясь сменившим боль и муку блаженством, хотя, к удивлению своему, не мог, как ни старался, вымолвить ни единого слова.
Доктор озабоченно потер переносицу.
— Вам плохо, — вздохнул он и снова полез в саквояж. — Да-да, вам действительно очень плохо. Ну ничего, не беда, кажется, я знаю, что нужно сделать.
Он порылся в саквояже и извлек оттуда на свет божий блестящую металлическую коробочку со шприцем и маленькую сероватую ампулу.
Я отчаянно замычал и замотал головой.
— Лежите спокойно, — ласково проговорил толстяк. — Сейчас сделаю укол, и все будет хорошо.
Но мне и так хорошо, думал я, глядя, как доктор Шварценберг аккуратно откусывает специальными щипчиками кончик ампулы, как погружает в нее иглу… Мне и так хорошо!..
В коридоре послышались громкие шаги. От неожиданности я резко дернулся, и шприц, выпав из протянутой руки доктора на паркет, разбился вдребезги.
— О простите! — пробормотал я, с удивлением обнаружив, что дар речи внезапно вернулся.
— Ничего… ничего…
Дверь распахнулась, и в комнату вошел инспектор. Лицо его было все таким же угрюмым и желчным.
— Мы едем, Шварценберг, вы готовы?
— Да-да, конечно, только вот… — Он растерянно посмотрел на осколки шприца и комично всплеснул руками.
— Простите, пожалуйста, доктор, — огорченно сказал я. — Это моя вина, но, честное слово, уже ничего не нужно, я правда чувствую себя хорошо.
— Ну и замечательно. — Толстяк повеселел. — Но здесь надо убрать…
— Не беспокойтесь, я распоряжусь, — донесся от двери голос графа. — Огромное вам спасибо, господин доктор.
— Да не за что, ваш друг молодчина. У него очень крепкий организм, и я от души надеюсь, что он очень скоро поправится.
Он уже поправился! — хотелось воскликнуть мне, но я почему-то промолчал. Возможно, из боязни, что по такому случаю инспектор вознамерится устроить мне еще один, прощальный допрос, чего я, видя его мрачную физиономию, никак не жаждал. Поэтому я только громко вздохнул — дескать, что ж, может, и правда когда-нибудь, бог даст, поправлюсь, и слабым голосом пожелал доктору и полицейскому счастливой дороги.
Они вышли из спальни, граф пошел проводить их до экипажа, а я лежал и блаженствовал, слушая пение птиц за окном, потому что необыкновенный прилив энергии, последовавший за недавним приступом дикой и необъяснимой боли, все продолжался. Ощущение было такое, будто через меня шли сейчас все живительные потоки солнца, света, земли, и, казалось, взмахни я только руками как крыльями, — и тотчас воспарю птицей над этим прекрасным парком, этими прохладными тенистыми аллеями и, конечно же, в первую очередь, над этим треклятым чертовым Волчьим замком со всеми его зловещими чудесами.
И странное дело, даже воспоминания о кошмарном сне (или не сне?) не смущали и не тревожили более душу. Я лежал, и слушал птиц, и блаженствовал — до тех пор пока в комнату не вернулся господин граф. Но он вернулся и, увы, принес с собой тяжелое дыхание грешной мирской суеты. Граф искоса посмотрел на меня и хмуро спросил:
— Доктор Шварценберг ничего не говорил вам?
— В каком смысле, дорогой друг? — лучезарно улыбнулся я. — Вообще-то он, конечно, кое-что говорил.
Однако его светлость явно не были предрасположены к шуткам.
— Я имею в виду, — терпеливо продолжал граф, — не сообщил ли вам доктор ничего из ряда вон выходящего?
— Да нет, — пожал я плечами. — Он только проявлял заботу о моем здоровье.
Граф медленно присел на стул, сиденье и спинка которого хранили, должно быть, еще тепло доброго тела доктора Шварценберга. Черты лица его несколько прояснились — но лишь несколько.
— Дело в том… — тихо проговорил граф. — Дело в том, что нынешней ночью произошло нечто ужасное…
— Но что? — Я его еще не понимал. — Что произошло нынешней ночью, ваше преосвященство?
Граф поморщился — шутка показалась ему не слишком уместной. Мне, впрочем, тоже.
— Что произошло? — переспросил он. — Да ровным счетом ничего, если не считать, что какой-то выродок — простите, но другое слово просто не приходит в голову, — или же сумасшедший совершил неслыханное кощунство!
— Какое кощунство?.. — От неясного предчувствия внутри у меня что-то ёкнуло.
— Какое кощунство? — Граф помолчал. — А такое. Кто-то проник в часовню, где покоилось тело бедного старика, и… вбил в грудь несчастному деревянный кол!
Вот тут-то у меня действительно волосы встали дыбом. Я с трудом приподнялся на подушках и срывающимся от волнения на фальцет голосом еле слышно промямлил:
— Какой ужас! И что же?
Граф невесело усмехнулся:
— Ничего особенного, за исключением одной-единственной мелочи. Господин инспектор считает, что это сделали вы.
Глава X
В смятении и полном расстройстве чувств я шел по извилистой, петляющей вокруг кустов и деревьев дорожке. Я искал садовника — не зная еще толком, что это может дать, сейчас я тем не менее хотел как можно скорее встретиться с Яном. Это было мне нужно, просто необходимо — пожалуй, в первую очередь для того, чтобы окончательно не сойти с ума. А потом? Ну, потом — посмотрим.
Да, то был не сон… Слова, сказанные графом, увы, без остатка развеяли все спасительные сомнения и оказавшиеся такими хрупкими надежды. Теперь у меня не оставалось уже ни последних сомнений, ни надежд. Значит, действительно, это я, — Я! — тайком выйдя ночью из замка, вонзил в грудь трупа дворецкого осиновый кол…
Это было жутко, это было просто чудовищно — но это БЫЛО, было именно так, и единственное, чему я мог еще удивляться, — почему полицейский не арестовал меня сразу же по пробуждении и не препроводил, снабдив предварительно крепкими наручниками, в ближайшую тюрьму — ведь должна же, черт подери, в этой дыре быть хоть какая-нибудь ближайшая тюрьма, тюрьмы есть везде! И как расценить тот факт, что инспектор, явно не испытывая ко мне сколь-нибудь дружеских чувств, тем не менее оставил все-таки меня на свободе и, что самое странное, не приставил даже к моей персоне охранника? С одной стороны, это, конечно, радовало, но с другой…
