Александр Мазин - Я – инквизитор
Он отключил сигнализацию и сел в машину, оставив дверцу открытой. Выждал. Странное было у Андрея ощущение: будто за ним следит злой немигающий глаз. Чужой. Ждущий. Чего только?
— Ладно, — сказал вслух Андрей. — Разберемся!
И повернул ключ.
Стартер молчал.
Не зря Зимородинский говорил Андрею, что тело у него быстрей, чем мозги. Голова еще соображала, что это стряслось с так хорошо отлаженной машиной, а тело уже вывалилось из салона и с низкого старта, по-спринтерски — прочь. А в следующую секунду тугая волна ударила в спину, сбила с ног, швырнула вперед, полуоглушенного, на выставленные руки, а через секунду Ласковин уже был на ногах и мчался по темным дворам, петляя (хотя никто в него не стрелял), не разбирая дороги, — прочь, прочь, пока не увидел впереди, под аркой, освещенный фонарями Каменноостровский проспект. Тут силы покинули Андрея, он, буквально упав на ствол старого тополя, прижался лбом к заледенелым трещинам коры и обмяк, глотая ледяной воздух и слушая бешеный бой сердца.
— Ну, вы ответите, вы мне ответите, ответите… — бормотал он, со всхлипом втягивая режущий горло воздух. — Ответите…
Окончательно Андрей пришел в себя, ощутив, как что-то теплое стекает по животу. Ощутил и сразу вспомнил короткую вспышку огня, полоснувшего по ребрам. Теперь этот огонь пылал у него в левом боку, и Андрей понял, что стоит на морозе уже довольно долго, что ранен и запросто может потерять сознание (от физической перегрузки, от потери крови), свалиться в колючий снег… и тогда точно — все!
«Пластырь, — подумал Ласковин. — Аптечка. Пластырь в кармане!»
Да, он был там, большущий квадрат телесного цвета с предохранительной сеточкой, чтобы бактерицидная ткань не прилипала к ране.
Задрав свитер и рубашку, Ласковин, кривясь от боли, нащупал оставленную пулей борозду, налепил пластырь и плотно прижал края. Пластырь тут же набух кровью, но это уже не страшно. Несколько минут — и кровотечение прекратится.
Ласковин застегнул куртку и вышел на проспект. На часах 5.45. Метро уже открыто. Но метро сейчас — перебор. Андрей вынул из бумажника банкноту в десять баксов и поднял ее в традиционном жесте.
Первая же машина остановилась.
— Вторая Советская, — сказал Андрей, с наслаждением падая на заднее сиденье, в теплые недра салона.
— Там у меня сумка с книгами, не помешает? — заботливо спросил шофер.
— Нет. Я подремлю, разбудишь, когда приедем, ладно?
— Не беспокойся, — пообещал водитель, и машина мягко взяла с места.
На сей раз снилось Андрею утро. Теплый ветер овевал лицо, неся запах искрящихся росой трав. Но сами травы были где-то внизу. Колени Андрея сжимали теплые бока коня, приплясывающего, встряхивающего желтой гривой, косящего на всадника выпуклым глазом.
Андрей никогда не сидел в седле, но сейчас чувствовал себя легко и удобно. В левой ладони лежала плетеная кожаная уздечка, но она была лишней. Довольно и колен, чтобы править великолепным скакуном.
В правой руке Андрея было копье. Намного короче, чем у средневековых рыцарей, но тяжеленькое. Еще на Андрее была кольчуга, однако ее тяжесть, равно как и тяжесть шлема, телу были привычны.
Стояло чудесное солнечное утро, но сердце Андрея не радовалось ему. Впереди, примерно в полукилометре от него, вытянулись казавшиеся бесконечными ряды воинов. Враги. За спиной Андрея тоже стояли воины. Но их было меньше, намного меньше.
Андрей обмотал узду вокруг луки седла, отцепил щит, круглый, с медной шишкой посередине, и слегка ударил каблуками в гладкие бока коня. Тот фыркнул и с места взял крупной рысью, играючи, показывая силу.
Теперь Андрей видел, куда направляется. Вернее, к кому. От вражьих шеренг отделился всадник, поскакал навстречу. Крохотная фигурка, сверкающая в лучах солнца, черная грива коня, летящая по ветру.
Белый, в яблоках, Андреев жеребец заржал и сам, без понукания, пошел галопом, мерно встряхивая всадника, выбивая копытами тяжелый ритм. Ножны длинного меча хлопали Андрея по бедру. Он приподнял копье, прикидывая по руке. Противник тоже прибавил. Приближаясь, он увеличивался, словно вырастал из земли.
Перо Андреева копья стало клониться вниз, и одновременно начал опускать копье и его противник. Он сам, точно так же, как Андрей, припал к холке коня, чтоб тому легче было набрать бег. Быстрей, быстрей! Конский дух бил в ноздри Андрея. Буханье копыт все учащалось. И рос враг-всадник, несущийся навстречу. Теперь уже топот и его скакуна слышал Андрей. Он прижал ратовище копья, изготовил щит…
Последний короткий миг смертельного бега был как блеск молнии. Как блеск солнца на стальном наконечнике копья, устремленном Андрею в глаза. Он сжался, напрягся, готовясь к чудовищному удару… и в последний момент бросил вверх щит, отбивая летящую в лицо смерть и одновременно наклоняя на малую долю дуги собственное копье.
Сшиблись! Копье врага ударило в бок (обманул-таки!), разорвало кольчугу, вошло между ребрами в тело и вышло из спины, натянув мелкие кольца панциря.
Железко копья Андрея, раздробив край вражеского щита, ударило прямо в грудь, пробило кольчугу, грудную клетку и переломилось. Когда огромное тело врага вылетело из седла, вороной конь заржал, поскакал боком прочь, но сейчас же вернулся, толкнул мордой распластавшегося на мокрой траве хозяина-друга.
Воткнувшееся в бок копье тянуло Андрея вниз, но он удержался, обхватил шею коня. Умный зверь, не дожидаясь знака всадника, повернул и рысцой потрусил к своим. Круглый щит Андрея остался на месте поединка. Рядом с обломком его копья.
Больно не было. Но Андрей знал, что умирает. И умрет раньше, чем руки соратников вынут его из седла. Последней мыслью было: не упасть! Обвив руками конскую горячую шею, победитель прижался к жесткой гриве… отошел.
— Приехали, друг! — Водитель тронул Ласковина за плечо.
Андрей открыл глаза. Он чувствовал себя немного лучше, чем полчаса назад. И сон… этот сон был лучше, чем прежние. Но спроси его, почему лучше, Андрей, вероятно, не смог бы ответить.
Глава десятая
Чердак на Советской был раз в пять меньше и намного теплей. Он вплотную примыкал к жилой мансарде, имел небольшое окошко и выглядел почище. На двери его висел замок. Не из тех, что открываются гвоздем. Но замок не соответствовал двери. Три дня назад Андрей вырвал скобу из гнилой доски, потом пристроил обратно. Так, чтобы снаружи дверь выглядела запертой, даже когда он внутри.
Ласковин проспал до девяти и проснулся совершенно разбитым. В таком состоянии впору брать больничный, а не сражаться с мафией. Подкрепив собственную волю несколькими глотками коньяка, отчасти унявшими хотя бы головную боль, Ласковин спустился вниз и вышел на Суворовский. Мысль о завтраке вызывала тошноту. Хотелось лечь в теплую ванну и не вставать. Никогда.
