Энн Райс - Интервью с вампиром
«Как ты думаешь, что значит – быть вампиром?» – сказал он искренне и серьезно.
«Не стану притворяться, что знаю, я же не ты. И что же это значит?»
Он не ответил. Словно почувствовал в моих словах раздражение и насмешку. Он сидел и смотрел на меня серьезным, спокойным взглядом. Я сказал:
«Я расстанусь с тобой и постараюсь найти разгадку. Если понадобится, я весь мир объеду и найду других вампиров. Ведь где-то же они есть, наверное, их много. И, даст Бог, встречу таких же, как я – таких, которые любят знания и с помощью своей силы стремятся разгадать тайны, великие тайны, недоступные для тебя. И если ты ничего не скажешь, я дойду до всего сам – или они мне помогут».
Он покачал головой:
«Луи! Ты все еще слишком привязан к земной жизни, к миру смертных! Ты гоняешься за призраками себя самого. Молодой Френьер, его сестра… ты видишь в них себя, каким был и каким хочешь остаться и по сей день. Благодаря любви к миру смертных ты мертв для мира вампиров!»
Я тут же возразил:
«Мой нынешний мир – самое сильное переживание в моей жизни. Раньше моя жизнь была мрачной и запутанной; я словно скитался во мраке, брел, как слепец, наощупь, от стены к стене. Только когда я стал вампиром, я по-настоящему увидел, понял и полюбил жизнь; увидел людей, их живую плоть и трепещущую душу. Я вообще не знал, что такое жизнь, пока не почувствовал ее красный, горячий поток на своих губах, на своих ладонях!»
Я вдруг понял, что опять смотрю на женщин: кожа темноволосой уже начала приобретать жуткий синеватый оттенок, но грудь другой едва заметно вздымалась и воскликнул:
«Смотри, она еще жива!»
«Я знаю, оставь их, – отозвался Лестат. Он сковырнул ножом корку с раны на кисти белокурой женщины и снова наполнил свой бокал. – То, что ты говоришь, не лишено смысла, – сказал он и сделал глоток. – Ты мыслитель, Луи, а я – нет. Я учился не по книгам, а по рассказам других. Да и в школе не доучился. Но я не глуп, и сейчас ты должен выслушать меня, потому что тебе угрожает серьезная опасность. Ты не знаешь, кто ты есть теперь. Как взрослый, который оглядывается на свое безоблачное детство и жалеет, что ребенком его не ценил. Ты же не можешь вернуться в детскую, играть в свои старые игрушки и ждать, что на тебя прольется дождь заботы и ласки, только потому, что теперь увидел их истинную прелесть. Дорога в мир смертных закрыта для тебя навсегда. Ты прозрел. А с новыми глазами ты уже не сможешь вернуться в теплый человеческий мир».
«Все это я знаю и сам! – ответил я. – Но кто же я есть теперь? Если могу прожить, питаясь кровью животных, то почему бы мне не довольствоваться этим, вместо того чтобы нести людям горе и смерть!»
«Но ты же не можешь сказать, что счастлив, верно? – возразил он. – Словно нищий, ты ловишь по ночам крыс, а потом бродишь под окнами Бабетты, исполненный заботы и нежности, но беспомощный, как богиня, влюбившаяся в спящего Эндимиона. Допустим даже, что ты мог бы заключить ее в объятия, не вызывая ужаса и отвращения, и что с того? Тебе пришлось бы в течение недолгих лет наблюдать за ее мучениями и страданиями – неизбежными спутниками людей, и в конце концов она бы умерла на твоих руках. Разве это счастье? Нет, Луи, – безумие, напрасная трата сил и времени. Ты должен стать настоящим вампиром и научиться убивать. Бьюсь об заклад, если сегодня ты выйдешь на улицу и встретишь женщину, такую же прекрасную и богатую, как Бабетта, высосешь ее кровь, и она бездыханной упадет к твоим ногам, у тебя отпадет охота вздыхать о профиле мадемуазель Френьер в лунном свете или прислушиваться к звуку ее голоса, стоя под окнами гостиной. Ты наконец насытишься, Луи, наконец почувствуешь себя вампиром, а когда проголодаешься, тебе захочется повторить. Кровь в бокале останется красной, рисунок на обоях будет так же изыскан и прост. Ты будешь видеть луну и пламя свечи, не потеряешь ничего, но с той же остротой, с тем же благоговением увидишь смерть, всю ее красоту, потому что познать жизнь можно только на ее границе со смертью. Разве ты не понимаешь, Луи? Один ты в этом мире можешь наслаждаться смертью, наслаждаться безнаказанно. Один… в лунном свете… и тебе одному дано право разить, подобно руке Божьей!»
Он откинулся в кресле и, осушив стакан, обвел глазами девушку, еще живую, но лежащую без сознания. Ее грудь тяжело вздымалась. Ее веки задрожали, она приходила в себя и тихо стонала. Никогда Лестат не говорил со мной так, я не думал, что он на это способен.
«Вампир – убийца, – сказал он. – Хищник. Всевидящие глаза даны ему в знак избранности, обособленности от мира. Ему дарована возможность наблюдать человеческую жизнь во всей ее полноте. Без слезливой жалости, но с заставляющим трепетать душу восторгом, потому что именно он ставит в ней точку, он – орудие божественного промысла».
«Это ты так думаешь», – сказал я.
Девушка снова застонала, ее голова качнулась, а лицо стало белее мела.
«Так оно и есть, – ответил Лестат. – Ты тешишь себя надеждой отыскать других вампиров. Но они – тоже убийцы! Ты с такой трепетной душой им не нужен. Они увидят тебя издалека и сразу поймут, что ты из себя представляешь. Тогда – берегись: они недоверчивы и постараются найти способ уничтожить тебя. Даже если б ты был такой, как я, они поступили бы так же; одиноким хищникам улиц общество нужно не больше, чем тигру в джунглях. Они ревниво берегут свои секреты и сторожат свою территорию, очерченную невидимыми границами. Собраться вместе их заставляют только соображения безопасности, и один обязательно становится рабом другого. Так же, как у нас с тобой».
«Я никогда не был твоим рабом», – возразил я, хотя прекрасно знал, что он говорит правду.
«Только так нас становится больше… только через рабство. Ты в состоянии указать другой путь?» – спросил он и опять потянулся к кисти девушки.
Почувствовав прикосновение острой стали, она медленно открыла глаза. Он поднес бокал к свежей ране. Она моргала, старалась не дать векам снова опуститься. Казалось, ее взор застилает пелена.
«Ты, верно, устала? – сказал ей Лестат. Она посмотрела на него невидящим взглядом. – Устала! – повторил он, наклоняясь и вглядываясь ей в глаза. – Тебе хочется спать».
«Да…» – еле слышно простонала она.
Он поднял ее на руки и отнес в спальню. Там, около стены, по соседству с кроватью, застеленной бархатным покрывалом, стояли на ковре наши гробы. Не обращая внимания на постель, Лестат аккуратно уложил ее в свой гроб. Стоя на пороге комнаты, я наблюдал за происходящим.
«Что ты делаешь?» – спросил я его. Девушка оглядывалась по сторонам, как испуганный ребенок.
«Нет… нет…» – жалобно стонала она. Лестат взялся за крышку, и она закричала. Он захлопнул гроб, но она продолжала кричать.
