Гильермо дель Торо - Штамм. Начало
В школе Зак узнал, что Солнце – это термоядерная топка с температурой в шесть тысяч градусов по шкале Кельвина, однако солнечная корона – внешняя оболочка светила, состоящая из перегретого водорода и видимая с Земли только во время полного затмения, – необъяснимо жарче: ее температура может достигать двух миллионов градусов.
Сняв очки, Зак увидел идеальный черный диск с тонким пылающе-алым ободком, окруженный белой дымчатой аурой. Это походило на глаз: Луна – большой черный зрачок, корона – белок глаза, а красные космы, словно стремящиеся оторваться от ободка, – петли перегретого газа, вырывающиеся из недр Солнца, – налитые кровью сосуды. Вроде как глаз зомби.
Клево.
«Зомбическое затмение». Нет, «Зомбическое небо». А еще лучше – «Зомбическая небыль». Или так: «Зомбическая нежить». «Зомбическая нежить с планеты Луна». Постойте, Луна – не планета. «Зомбическая Луна». Вот она, идея фильма, который он и его друзья снимут этой зимой. Лунные лучи во время полного солнечного затмения превращают игроков «Нью-Йорк янкиз» в зомби, выхлебывающих у людей мозги. Да, точно! А его друг Рон выглядит совсем как Хорхе Посада[30] в юности. «Эй, Хорхе Посада, я могу взять у вас автограф?.. Подождите, что вы дела… Эй, это моя голо… Что это у вас с гла… с глазами?.. Буль… Буль-буль… Нет… НЕ-Е-Е-Т!!!»
Уже играл орган; несколько принявших на грудь зрителей превратились в дирижеров: они размахивали руками и требовали, чтобы вся секция трибун принялась подпевать какой-то слащавой песне «Меня преследует лунная тень». Бейсбольные болельщики никогда не упускают повода пошуметь. Эти люди устроили бы овацию, даже если бы на них летел астероид.
Ух ты! Зак вдруг осознал, что именно эту фразу произнес бы его отец, окажись он сейчас на стадионе.
Мэтт восхищенно вертел в руках дармовые очки.
– Классный сувенир! – Мэтт пихнул Зака локтем. – Готов спорить, завтра к этому времени они станут хитом интернет-продаж.
Вдруг какой-то пьяный парень ткнулся в плечо Мэтта и плеснул пивом на его туфли. Мэтт на мгновение застыл, потом повернулся к Заку и закатил глаза, как бы говоря: «Ну что тут поделаешь?» Однако он ничего не произнес вслух и ничего не сделал. Мэтт даже не повернулся, чтобы посмотреть, кто же его облил. Зак вдруг вспомнил: он никогда не видел, чтобы Мэтт где-нибудь пил пиво, только белое вино, причем исключительно у них дома и с мамой. И Зак догадался, что Мэтт, при всем его интересе к игре, не на шутку боялся сидевших вокруг болельщиков.
Вот теперь Зак действительно захотел, чтобы отец оказался рядом. Он выудил мобильник Мэтта из кармана своих джинсов, чтобы проверить, не пришел ли ответ.
Однако на дисплее высветилось: «Сеть недоступна». Связи по-прежнему не было. Как и предупреждали ранее, солнечные вспышки и радиационные помехи вмешались в работу коммуникационных спутников. Зак убрал мобильник и наклонился над ограждением трибуны, вглядываясь в поле: ему снова захотелось увидеть Джетера.
Международная космическая станция
В трехстах сорока километрах над Землей американский астронавт Талия Чарльз – она была бортинженером восемнадцатой экспедиции, кроме нее, в экипаж входили командир, русский космонавт, и еще один бортинженер из Франции – проплыла в невесомости через гермоадаптер, соединяющий модуль «Юнити» с кормовым люком лабораторного модуля «Дестини». Международная космическая станция, двигаясь со скоростью примерно двадцать восемь тысяч километров в час, ежедневно шестнадцать раз облетала вокруг Земли, то есть совершала оборот каждые полтора часа. Покрытие Солнца на низкой околоземной орбите не считалось чем-то удивительным. Чтобы увидеть роскошную корону, достаточно было подплыть к иллюминатору и заслонить Солнце каким-нибудь круглым предметом. Так что Талию интересовало не выстраивание Солнца, Луны и Земли на одной линии – станция двигалась очень быстро, перспектива все время менялась, поэтому для астронавтов собственно затмения не существовало вовсе, – а скорее результат этого явления: продвижение лунной тени по медленно вращающейся Земле.
«Дестини», самый первый лабораторный модуль МКС, представлял собой цилиндр длиной восемь с половиной метров и диаметром четыре с небольшим. Внутреннее пространство – кстати, не круглого, а квадратного сечения – занимало научное оборудование, прикрепленное к стенам, и поэтому объем его, конечно же, был меньше: примерно пять человеческих ростов в длину и один рост в поперечнике. Все провода, трубы, узлы и соединения находились в пределах досягаемости, то есть на виду, таким образом каждая из четырех стен «Дестини» выглядела как обратная сторона гигантской материнской платы. Порой у Талии возникало ощущение, что она – крохотный микропроцессор, послушно производящий вычисления внутри большого космического компьютера.
Перебирая руками по надиру – «полу» модуля «Дестини» (в космосе нет верха или низа), – Талия подобралась к большому линзообразному диску в оправе, усеянной болтами. Окно во внешний мир было снабжено заслонкой, призванной защитить модуль от микрометеоритов и орбитального мусора. Талия зацепилась ногами – она была без обуви, но в носках – за стенной поручень, чтобы зафиксировать свое положение, после чего вручную открыла заслонку, обнажив большой, шестьдесят сантиметров в диаметре, иллюминатор из оптического стекла.
И увидела бело-голубой шар Земли.
Фотографирование Земли входило в круг обязанностей Талии. Снимки выполнялись укрепленной снаружи камерой «Хассельблад» с помощью пульта дистанционного управления. Но сегодня, впервые за день взглянув на планету, Талия содрогнулась. Большая черная круглая отметина – тень Луны – походила на трупное пятно на теле Земли. Темный, грозный изъян на безупречном в остальном голубом шаре – родном доме. Более всего раздражало то, что в центральной, самой темной части тени ничего не проглядывалось – огромный регион бесследно исчез в черной пустоте. Ощущение было, словно смотришь на спутниковую карту, сделанную после большой катастрофы, на космический снимок, демонстрирующий последствия страшного пожара, поглотившего Нью-Йорк. И пожар этот широкой полосой продвигался дальше по восточному побережью.
Манхэттен
Ньюйоркцы собрались в Центральном парке, заполнив главную лужайку площадью двадцать два гектара, словно предстоял какой-нибудь летний концерт. Те, кто еще с утра разложил одеяла и расставил раскладные стулья, теперь стояли в полный рост, как и все остальные. Дети сидели на плечах отцов. Матери держали младенцев на руках. Над парком серо-лиловой громадой нависал замок Бельведер – мрачная готическая нотка в этой зеленой пасторали, зажатой с востока и запада высотными зданиями.
