Александр Варго - Гример
Я слушал, пригревшись возле печки-буржуйки. Огонь в ней гудел, при этом пронзительно пахло не дровами, а соляркой. Я потянул за скрученную спиралью проволоку, привязанную к дверце, и, к своему удивлению, обнаружил внутри не деревянные чурбачки, а пылающие синим пламенем кирпичи. Картина была абсолютно нереальной. Но скоро ей нашлось объяснение. Рядом с печкой стояло ведро с дизтопливом, в котором угадывались кирпичины. Все-таки голь на выдумки хитра. Кирпичи намокали, впитывали солярку, а потом могли гореть в печке по нескольку часов…
Голос рассказчицы звучал уже тревожно. В мыслях она вернулась уже в прошлое, жила там и словно видела все сейчас собственными глазами.
– …я о плохом и не думала, – широкоплечая баба в оранжевой жилетке понизила голос до шепота, – хоть в поселке и поговаривали, что свекровь моя ведьма. Но я-то в эти россказни не верила – и, как оказалось, зря. Легли мы с мужем спать. Он, как всегда, у стенки, ребенок между нами, а я с краю. Нужно же ночью подняться, бутылочку принести, покормить ребенка, если заплачет. Но в ту ночь спал мой Петя как убитый. И я заснула. А проснулась от того, что кто-то на меня смотрит. Лежу рядом с ребенком, а по спине легкий холодок проходит. И обернуться страшно. Чувствую, что не одни мы в комнате. А кому ж там взяться? Обернулась и вижу… свекруха моя мертвая стоит возле кровати и через меня на ребенка смотрит. Глаза злющие-презлющие. Я сперва даже подумала, что не проснулась и что все это мне снится. Но потом вижу – нет! И так страшно мне стало, что убежать захотелось. Но только ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. А свекровь моя смотрит на ребенка и знак мне делает, пальцем грозит… будто предупредить хочет, чтобы я сыночка не обижала.
Пожилой рабочий закурил, выпустил струю дыма к плафону с тусклой лампочкой и негромко произнес:
– Брешешь ты все…
– Брешу?! – окрысилась широкоплечая баба. – Все так и было! Принялась я мужа трясти, а ему хоть бы хны. Не просыпается, только ворочается во сне и шепчет что-то. А что – понять не могу. А свекровь мне пальцем грозит: не трогай, мол, никого. А потом… и до сих пор не могу понять, что со мной случилось. Уснуть-то я не могла, наверное, просто отключилась от страха. А когда раскрыла глаза, утро уже было. Мужу все рассказала, так он мне, конечно же, не поверил. А потом и началось… Каждую ночь свекровь стала приходить. Через меня перегибается и на внука своего смотрит… Извелась я вконец, высохла вся. Ничего не помогает. Даже воду святую из церкви приносила, комнату окропила. А свекровь моя – ведьма – приходит и приходит. Сынок мой хоть и спит, но, наверное, чувствует ее. И он нервным стал, заикаться начал… Через неделю не выдержала я и все соседке своей рассказала. «Дура, – говорит она мне, – чего ты раньше молчала? Есть же верное средство от того, чтобы мертвецы к тебе не приходили. Как придет следующей ночью к тебе свекровь, ты ее сразу матом и пошли». И знаете, помогло. Как только свекровь явилась и давай на внука смотреть, я ей говорю: «А не пошли бы вы на х…!» У мужа моего в семье так принято, чтобы отца и мать на «вы» называли. Только я так сказала, свекровь сразу сморщилась вся, словно из нее воздух выпустили, и растворилась – только легкий дымок в комнате висеть остался. Все, больше не приходила.
– Да уж, – вздохнул пожилой рабочий и недоверчиво прищурился. – Мат, он большую силу имеет. С ним и землю рыть легче, и боль перетерпеть можно. Матерное слово, оно посильнее креста и святой воды будет… Ну вот, уже и подъезжаем, – добавил он, глядя в черное стекло напротив, которое бороздили мелкие капельки дождя.
– После таких рассказов небось страшно будет одному по пустой дороге к дачам идти? Да еще и мимо кладбища, – добавила плечистая баба. – Фонарик у тебя есть? Темень-то такая, хоть глаз выколи.
– Нет у меня фонарика, – признался я и почувствовал, что уже готов поверить во что угодно: в призраков, в оживших мертвецов, в переселение душ…
Пожилой рабочий поднялся и постучал в стенку, примыкающую к кабине.
– Стой, пассажира высадить надо!
Машина скрипнула тормозами и замерла.
– Спасибо, – бросил я, открывая дверцу и спрыгивая на мокрый асфальт.
– Погоди, я тебе сейчас иллюминацию сооружу… Все веселей идти будет.
Пожилой рабочий взял деревянный колышек для разметки, обкрутил его ветошью, сунул в ведро с соляркой, а затем поднес его к открытой дверце печки. Солярка неярко вспыхнула, и рабочий сунул древко мне в руки.
– Часа два гореть будет.
Машина уехала. Я остался на пустынной дороге с факелом в руке. Ветер трепал пламя, сыпал на тряпку дождем. Капли шипели, испаряясь, но факел разгорался, и вскоре его неверный свет уже раздвинул темноту вокруг меня. Я побежал к кладбищу, не обращая внимания на лужи, на грязь, чавкающую под ногами. Никогда прежде мне не доводилось бывать ночью на кладбище. И не из-за того, что боялся мертвецов, иначе не работал бы в морге. Просто нужды не было.
От ночного пейзажа веяло каким-то средневековьем. Грунтовая дорога, дождь, низкие и мрачные облака, старые деревья. Ни людей, ни машин… и пылающий в ночи факел. Вот только запах от него шел не как от смолы, пах он солярой. Это обстоятельство напоминало, что все происходит в наши дни, а не сотни лет назад. Я продрался сквозь заросли к старой деревянной часовне. Желтые отблески огня заплясали на черных лабрадоритовых памятниках ухоженной части кладбища. А на месте недавней ямы уже высился земляной холмик – аккуратный, напоминающий своей формой гроб. На нем возвышался лакированный католический крест с жестяной табличкой. Я отбросил ногой венки и цветы, воткнул древко факела в соседнюю могилу и припал ухом к земле. Тогда я еще не знал, показалось мне, или я в самом деле слышал доносящийся до меня из глубины голос: «Помоги, помоги…» Раскисшая от дождя глина скользила у меня под коленями, а я руками раздвигал могильный холмик. Тяжелая влажная земля холодила ладони, а в висках моих стучало то ли услышанное, то ли придуманное: «Помоги, Марат, помоги…»
Хоть я и выбивался из сил, результаты оказались мизерными. Ногти ломались, когда я втыкал их в плотную глину. Я схватил крест и принялся выворачивать им комья земли. Она крошилась, рассыпалась вновь под моими ногами, превращалась в подрагивающий массив. Я понял, что не сумею раскопать могилу руками. Мне не успеть… Сколько можно прожить, лежа в гробу? На сколько там хватит воздуха? Я не сомневался, что Инесс жива и бьется сейчас, задыхается в тесном пространстве. Она должна слышать, что я пытаюсь пробраться к ней, она должна дать мне знак. Я несколько раз ударил крестом в землю и вновь припал к ней ухом, но услышал лишь неясный глухой гул.
Я стоял на коленях, воздев руки к небу. Раскисшая от дождя глина стекала по моим запястьям. Холодные капли падали на мое лицо, смешиваясь с потом. Никогда прежде я не чувствовал себя таким беспомощным.
– Инесс, Инесс! – закричал я так громко, что от моего голоса шарахнулись и захлопали крыльями устроившиеся на ночь в кронах деревьев птицы. Огромный ворон черным крестом пронесся над моей головой и, взмыв, скрылся в полуразрушенной бревенчатой колокольне.
– Инесс! – Я упал и принялся колотить кулаками в землю. – Ты должна слышать меня, отзовись! – Но только шумел ветер, шелестела под дождем листва, да бешено стучало мое сердце. – Инесс…
Это было невыносимо – понимать, что она совсем рядом, в каких-то двух метрах. Но мне не пробиться к ней через толщу земли. Отчаяние охватило меня, я уже проклинал себя за то, что не догадался выпросить лопату у дорожных рабочих. А ведь их штук десять лежало в будке! Я не мог простить себе, что ехал молча. А ведь надо было упросить людей идти со мной, и я бы не впал в отчаяние. Мы уже выкопали бы гроб… Как все же много в жизни значат мелочи, элементарные вещи, которым иногда в жизни не придаешь значения! А от них зависит ответ на вопрос – быть или не быть.
В критические моменты иногда приходит озарение, обостряются память, слух, зрение. Взгляд мой упал на обломок черенка под стеной часовни. А глаза мои уже раньше мысли, раньше, чем я успел сообразить, искали то, что могло спасти Инесс. Я копошился в кустах, ломая ветви.
– Здесь, где-то здесь… – шептал я.
Радостный крик вырвался из моей груди, когда я сжал в руках то, что искал – лопату с коротким обломанным черенком, ту, которой я чуть не убил Рамиреса. Острое лезвие легко врезалось в сырую глину. Земля комьями летела во все стороны. Я не останавливался ни на минуту, ни на секунду, даже чтобы перевести дыхание.
– Быстрей, быстрей! – шептал я, все глубже погружаясь в землю.
Пот градом катился с моего лба. Я ощущал его соленый вкус на своих губах. Руки выбрасывали из ямы лопату за лопатой, а земля сыпалась со стен могилы пластами, липла к ботинкам. Однако дело мое продолжалось.
– Все будет хорошо, Инесс, ты слышишь меня?
Я остановился и прислушался. Шумел ветер, потрескивал факел, теперь почти бесполезный – ведь его свет уже не достигал дна ямы. В минуты предельного напряжения всякое может почудиться. Когда что-то хочешь услышать, то различишь его в любом звуке. Я готов был поклясться, что слышу доносящийся из-под земли отчаянный крик. Мне даже казалось, что я ощущаю содрогание земли под ногами. Я вырвал факел из соседней могилы и воткнул его в стену ямы. Теперь он горел у меня над головой, заливая все вокруг неверным желтым светом. Я даже не пытался угадать, сколько времени прошло – знал, что быстрее копать просто невозможно. Наконец острие лопаты ударило в дерево. Еще несколько движений – и я увидел поблескивающую лаком крышку гроба. Сердце мое сжалось. Инесс не отвечала мне на стук. Неужели опоздал, или… Стало еще тревожней. Неужели я ошибся?! Неужели прав был Петруха, когда говорил, что она мертва? Но не могло же мне почудиться, когда я накладывал макияж на лицо Инесс, то, что она открыла глаза, что ее пальцы сдавили мою шею… Не сошел же я с ума! Или все-таки разум покинул меня… Ведь скажи мне кто-нибудь еще вчера, что я ночью на кладбище буду рыть могилу, я бы посчитал того полным идиотом.
