Мария Чурсина - Проклятье
— Приехали, — сообщил Миф и открыл дверцу, впуская в салон клубы холодного ветра.
Маша замёрзла сразу же и поняла, что больше не отогреется. Сунув руки в карманы, она пошла следом за ним, меся ногами осеннюю грязь. Миф шёл прямо через полосу земли, некогда бывшую газоном, упрямо игнорировал дорожки, будто на этом пути ему дорога была каждая секунда.
Навесной замок упал ему в руки, как перезревшее яблоко. Маша стояла в двух шагах от двери и чувствовала, как внутри ворочается что-то страшное, нехорошее.
— Ну, заходи, — сказал Миф, и чёрное ничто снова полезло из дома наружу.
Так показалось Маше. Она зашла, огляделась. Всё тут осталось по-старому, точно так же валялся в углу сломанный стул. Хотя с чего бы дому меняться? Она всё-таки чуяла, что в нём что-то изменилось. В комнатах стало теплее, чем на улице, хотя выбитые окна пропускали все сквозняки на свете.
Маша побродила по коридору, чувствуя себя беспомощной и глупой. Она старалась, чтобы мусор не так сильно хрустел под ногами. Миф — она видела, проходя мимо — был в комнате со стулом, закрыв глаза, он сидел на поваленном дверном косяке.
Она сломалась. Маша хорошо чувствовала теперь, что в доме есть сущность, но она как будто постоянно стоит за спиной и не желает появляться перед глазами. В один момент, когда за окном стемнело настолько, что даже тумана было не различить, она поняла, что с этим домом никогда ничего не выйдет, села на грязный подоконник и со злостью отшвырнула в сторону сухую ветку.
Рядом, у жилой многоэтажки, светились фонари, и прохожие двигались — как в театре теней — кто с собакой на поводке, кто с сумками, кто налегке. Маша наблюдала за всем этим мельтешением отстранённо, прикрыв глаза. Она впервые поняла, как сильно устала.
Внутри всё гудело от напряжения, как будто дрожали высоковольтные провода. Хотелось обратно, в общежитие. Нет. Маша зажмурилась и пощупала свои ощущения. В архив. Архив был самым «чистым» помещением на её памяти. То, что жило в старом доме, утомило её настолько, что не хотелось не только работать. Не хотелось чувствовать.
Она не смогла бы точно сказать, сколько времени провела, сидя на подоконнике, а очнулась от того, что в комнате зазвучали шаги. В мутном полумраке Маша различила силуэт Мифа и запоздало испугалась.
— Да, не поддаётся нам эта штука, — сказал он весело. — Ну и ладно. Пусть. Давай руку.
Его оживление не успокоило Машу, наоборот, насторожило ещё больше.
— Помните, вы сказали, что у нас есть время только до пятницы. Сегодня пятница. Мы сюда больше не поедем?
Миф остановился в шаге от неё. Свет далёких фонарей отражался в его очках, и казалось, что посреди комнаты над полом висят два огонька.
— Ты устала, да? Это понятно. На счёт твоего вопроса — не знаю, как выйдет. Возможно, я поеду один. Возможно, тебе самой захочется вернуться сюда. Посмотрим.
Маша передёрнула плечами вместо ответа. Тупая боль в затылке мешала думать непредвзято. Она представила себя со стороны, как мог бы её видеть Миф — чёрная тень на подоконнике, против уличного света. Она представила себя, как могли бы увидеть случайные прохожие, если бы ей взбрело в голову рассматривать старый дом, а не проскакивать мимо на предельно возможной скорости — чёрная тень в оконном проёме. Вот так и рождаются байки о призраках.
Она протянула Мифу руку, сама не понимая, зачем. Не таким уж и высоким был этот подоконник. Его пальцы оказались сухими и прохладными, за них было очень хорошо держаться. Очень надёжно.
Маша понятия не имела, почему вдруг оказалась к нему так близко, что ладони скользнули по свитеру — мимо расстёгнутой ветровки. Она не успела подумать, что это. Она успела только почувствовать острый укол страха и — такой же острый — приступ восторга, который на грани с отчаянием.
Миф её поцеловал, и Маша ощутила его руку, лежащую у неё на затылке, шершавость его свитера под своими ладонями. На мгновение стало очень тепло.
Он оторвался от неё, словно не хватало воздуха, и прижал снова. Даже если бы Маша решила сопротивляться, она бы не смогла. Но она и не решила. Миф, запутавшись пальцами в её волосах, скользнул губами к виску, потом к уху. Его дыхание защекотало Маше шею.
— Я тебя проклинаю, — прошептал он ей прямо в ухо, обдавая лихорадочным теплом.
Мгновение Маша не могла пошевелиться. Миф всё ещё обнимал её, но теперь уже в его объятиях была одна видимость. Хрупкое наваждение — дёрнись и всё рассыплется. Её руки затряслись.
Маша оттолкнула от себя Мифа и отлетела сама, обратно, к подоконнику, так что спиной врезалась в полуобвалившийся косяк. Она жадно втянула холодный воздух, пальцами проскребла по оконной коробке. Нужно было обернуться и снова посмотреть на него, но Маша не могла себя заставить.
Нужно было обернуться. Там, за её спиной, в полумраке комнаты горели два янтарных огонька.
— Хватит, — отчётливо спокойно сказал за её спиной Миф. — Истерик не надо. Не здесь, по крайней мере. Пойдём.
Она не чувствовала физической боли. То, что напугало Машу больше всего, было сродни и страху, и отчаянию, но болью это не было совершенно точно. Осторожно, опираясь на подоконник, она повернулась в сторону Мифа. Два рыжих огонька горели в центре комнаты.
Она не могла ничего сказать, слова просто не рождались внутри. Истерика законсервировалась там, как закатанная в банку рыбёшка. Миф взял Машу за руку и вывел из дома. Пока он шипел, разыскивая ключи по карманам ветровки, она покорно стояла рядом, мысль была всего одна и простая донельзя: «Холодно».
Дул северный ветер, обтрясая последние листья с деревьев. На улицах уже не было прохожих. Маше показалось, что всех людей просто стёрли с лица этого мира, как будто гигантским ластиком. Или она сама попала в другой мир, в совершенно пустой, тёмный мир.
Миф всё время смотрел на часы. Пока они ехали — когда останавливались на мигающих впустую светофорах, пока неслись по вымершей трассе — каждую минуту он дёргал манжет рубашки. Маша дышала на стекло и наблюдала, как растекается по нему запотевшее облачко.
Она не хотела спрашивать Мифа, куда он её везёт. Видела сама, что в общежитие: мимо летели незнакомые офисные здания — тёмные, круглосуточные магазины — в них теплился свет. Миф почти не разговаривал с ней, хоть иногда Маше казалось, что ему очень хочется заговорить. Он оборачивался к ней, открывал рот и тут же кривился.
— Холодно? Печку включить?
Она молчала. Она не могла заставить себя говорить. Вокруг всё плавало, словно в сиропе.
Миф остановил машину в глухом переулке, так что общежития видно не было. Хотя свет уличных фонарей просачивался в машину, на лице Мифа лежала тень.
