Стивен Кинг - Игра Джералда
К тому же, если учесть обстоятельства, сама идея побега была бы нелепой, правильно? Ведь Джесси прикована к кровати.
Не держи меня за идиотку, пупсик, – сказала Рут. – Твое сознание не приковано наручниками, и ты это знаешь не хуже меня. Ты умеешь себя убеждать, если хочешь, но я бы рекомендовала… настоятельно рекомендовала… этого не делать. Я – твой единственный шанс. Если ты будешь лежать и твердить себе, что все это – лишь дурной сон, который тебе снится, потому что ты спишь на левом боку, то ты тут и помрешь. Ты этого хочешь? Это будет тебе наградой – за то, что ты всю свою жизнь прожила в наручниках с тех пор, как…
– Я не буду думать об этом! – выкрикнула Джесси в пустоту сумрачной комнаты.
На какое-то время Рут замолчала, и Джесси уже было понадеялась, что та ушла насовсем и оставила ее в покое, но не тут-то было. Рут вернулась… вернулась с намерением растормошить ее, как терьер тормошит в зубах старое тряпье.
Валяй, Джесс, тебе проще считать, что ты сходишь с ума, чем бередить старую рану, но ты же прекрасно знаешь, что ты нормальная. Я – это ты, и примерная женушка – тоже ты… да, собственно, все мы – ты. Я представляю, что могло случиться тогда на озере, когда вся семья уехала. Но меня волнует другое, и это никак не связано с тем, что там произошло. Может быть, есть еще одна часть тебя, о которой я не знаю, которая мечтает присоседиться к Джералду в желудке собаки, когда та вернется сюда завтра утром? Я почему тебя спрашиваю… исключительно потому, что мне это не кажется трогательным примером супружеской верности. Мне это кажется полным бредом.
Слезы опять потекли по щекам. Может быть, потому, что Джесси в первый раз по-настоящему осознала, что может здесь умереть – теперь это было сказано вслух, – или, может быть, потому, что, наверное, впервые за последние четыре года она опять задумалась над тем, что же все-таки произошло тогда на озере, когда погасло солнце.
Однажды она чуть было не выболтала этот секрет на собрании женской группы, посвященном проблемам осознания себя как личности… это было еще в начале семидесятых. Идея посетить собрание исходила, понятное дело, от Рут, но Джесси никто не заставлял – она охотно пошла с подругой, ведь поначалу все выглядело безобидно, просто еще одно действо красочного карнавала, каким была тогда жизнь в колледже. Первые два года учебы – и особенно когда Рут Ниери таскала ее по спектаклям и выставкам и приглашала с собой в поездки – были для Джесси чуть ли не самым прекрасным периодом в жизни, когда ты вообще ничего не боишься, когда здоровый напор и наглость кажутся самым обычным делом и ты искренне веришь, что у тебя в жизни будут одни достижения и победы. В то время буквально в каждой комнате общежития висел плакат с изображением Питера Макса, а если вам надоедали «Битлз» – ну, если представить такую возможность, – то можно было послушать Hot Tuna или MC5. Все это было настолько ярким, что казалось вообще нереальным, словно живешь в бреду… словно у тебя постоянно высокая температура, но все-таки не такая высокая, чтобы это было опасно для жизни. В общем, первые два года в колледже были, как говорится, одним большим праздником.
Но праздник внезапно кончился на первом собрании той самой группы. Именно тогда Джесси вдруг обнаружила, что существует отвратительный серый мир, который одновременно и предварял ее взрослое будущее в восьмидесятых, и нашептывал о мрачных секретах детства, заживо похороненных в шестидесятых… о секретах, которые не упокоились с миром. Около двадцати женщин собрались в гостиной домика, примыкающего к зданию Ньювортской церкви разных конфессий. Кто-то сидел на диване, кто-то расположился на стульях, кому не хватило стульев, расселись прямо на полу, образовав неровный круг. Двадцать женщин в возрасте от восемнадцати до сорока с небольшим. В начале собрания все взялись за руки и немного помолчали. Потом на Джесси вылился поток ужасных рассказов об изнасилованиях, инцестах и истязаниях. Она никогда не забудет спокойную симпатичную девушку со светлыми волосами, которая задрала свитер, чтобы показать шрамы от сигаретных ожогов под грудью.
Вот тогда праздник для Джесси Махо закончился. Закончился? Нет, не совсем так. Просто ей как бы показали, что скрывается за карнавалом. Она увидела серые, по-осеннему пустые газоны, а на них смятые сигаретные пачки, использованные презервативы и дешевые разбитые вазочки, призы из аттракционов, запутавшиеся в высокой траве, пока их не сдует ветром или не покроет снегом. Она увидела этот безмолвный, глупый и опустевший мир, лежащий за тонкой завесой, что отделяла его от суматошной и яркой ярмарки, от криков разносчиков, от красочного очарования каруселей… она все это увидела и испугалась. Ей было страшно осознавать, что то же самое ждет ее впереди, в будущем, и что то же самое осталось позади, в прошлом, кое-как скрытое кричащей мишурой подправленных ею же самой воспоминаний. Все это было невыносимо.
Симпатичная белокурая девушка показала следы сигаретных ожогов, опустила свитер и объяснила, что не могла рассказать папе с мамой о том, что друзья ее брата сделали с ней в выходные, когда родители ездили в Монреаль, – ведь тогда ей пришлось бы рассказать и о том, что делал с ней брат в течение всего предыдущего года. А такому родители просто бы не поверили.
Ее голос был очень спокоен. Когда она закончила, все застыли как громом пораженные. Джесси почувствовала, как что-то оборвалось внутри, и словно тысячи призрачных голосов закричали у нее в голове в странном смешении надежды и ужаса. Но тут заговорила Рут.
– Почему бы они не поверили? – спросила она. – Господи, Лив, они же жгли тебя сигаретами! Я имею в виду, что ожоги были бы доказательством, что ты говоришь правду! Почему ты считаешь, что родители тебе не поверили бы? Разве они тебя не любили?
Да, – подумала Джесси. – Да, они любили ее, но…
– Да, – сказала блондинка. – Они любили меня. И до сих пор любят. Но они просто боготворили моего брата Барри.
Джесси вспомнила, как прошептала тогда, подпирая лоб дрожащей рукой:
– К тому же это бы ее убило.
Рут повернулась к ней:
– Что?..
Но тут светловолосая девушка все так же неестественно спокойно произнесла:
– К тому же, если бы мама об этом узнала, это бы просто ее убило.
И Джесси вдруг поняла, что попросту взорвется, если останется здесь. Она вскочила так резко, что чуть не опрокинула огромный уродливый стул, и бросилась вон из комнаты, и ей было все равно, что на нее все смотрят. Ей было не важно, что они о ней подумают. Имело значение только то, что солнце погасло, само солнце погасло, и если бы она рассказала все, то ей бы никто не поверил, если Бог все-таки есть и он хороший… а будь Бог в плохом настроении, ей бы поверили… И если это не убило бы маму, то уж точно развалило бы их семью, как динамитная шашка разносит гнилую тыкву на тысячи мелких ошметков.
