Наталья Иртенина - Уставшее время
— Ну а чего показывали-то? — спросил Пантелеймоныч.
— Да вот тут-то и есть главный фикус. Присмотрелся я к этому кину — садится пока не стал, стоя глядел — ну чистый фильм ужасов, мужики. Американские ужастики — дерьмо по сравнению с этим. Там… как это… ну как это называется, когда будто сам во всем участвуешь?
— Эффект присутствия? Виртуальная реальность? — предположил Митя.
— Во, точно. Как взаправду тебя самого на экране в котлах варят и на сковородах жарят.
— Это чего, про чертей, что ли, ужастик? — спросил Пантелеймоныч. — Про геену огненную?
— Про нее, — кивнул Матвей. — Кого-то там на огне коптили живьем, как свиней на вертеле, кого-то за язык подвешивали на крючьях, с кого-то шкуру сдирали — освежевывали, в общем. Какие-то вурдалаки охренительные на клочья раздирали грешников, а те потом заново срастались. В общем, насмотрелся я этого дерьма порядочно. Наслушался воплей и скрежета этого… зубовного, и стонов всяких и проклятий, и просьб о пощаде. Ну и дела, думаю. А все сидят, смотрят, никто не уходит, хоть и тоже орут, вопят со страху, требуют, значит, прекратить пытки. И торчат на своих местах как приклеенные.
— А черти? — робко спросил испуганный Сережа.
— Бесы только на экране прыгали, — ответил Матвей. — В зале я их не видел. Да и без них натерпелся страху. А кроме страха еще такая тоска зеленая душу взяла, думаю, всю вечность здесь коротать придется, глядючи на это дерьмо киношное…
— Телевизионное дерьмо лучше? — не выдержал Митя.
— Не, — ответил Матвей, — не в том дело. Режиссура там на уровне, экстра-класс. Сценарий, конечно, говенный, да я не про то.
— А про что? — встрял торопливый Митрич.
— Плохо там, мужики. На душе паскудно, как и здесь вот не бывает. Не знаю, как это сказать. Скука смертная там, а еще эти черти ржут, как жеребцы необъезженные. Веселятся, значит, смолой горящей обкатывая человечинку. Я потом по другим залам пошарил — там за каждой дверью такое кино, только сюжеты всякие разные. Ну, думаю, куда же это меня занесло, неужто отрава была в стакане том. А если я помер, почему меня тоже не сажают в кресла эти? В общем, мозги мне лихо закрутило…
— А дальше что было? — подгонял Матвея Пантелеймоныч, разливая по стаканам.
— А дальше, — вздохнул тяжело Матвей, — был еще один ужастик. Нашенского уже производства. Посредь коридора вдруг как кольнуло что-то вот тут, — Матвей ткнул пальцем в грудь, — потом все кувырком пошло, не помню ни черта, темно совсем стало. А когда очухался — мама родная! Я голый лежу на каком-то столе под фонарем, а надо мной морда чья-то торчит лупоглазая. На брюхе у амбала — кожаный фартук, в пятерне — разделочный нож, а рядом — еще один стол, и на нем вспоротый от верху до низу труп, весь в крови. И еще один амбал над ним орудует. Я с перепугу заорал. Этот-то, мой, успел-таки меня ножом разметить — вот тут как раз, где кольнуло. Ну и он тоже со страху железку свою выронил и сразу заикаться стал. Короче, в морге я очухался, а этот мясник вскрытие собирался делать. Послал я их куда подальше с ихними экспертизами, вытребовал свою одежу и пошел домой. Они еще хотели, чтоб я остался для составления протокола об оживлении трупа. Дескать, с них спросят за вверенное имущество. Это я у них как имущество значился. Да я не стал слушать, чего они там еще лопотали. Ушел и все. Не имеют права резать живых людей. Такие дела, мужики, — заключил Матвей.
— Приснилось тебе все это, Мотька, — уверенно подвел итог Пантелеймоныч, жуя маринованный гриб. — Накачали тебя какой-то дурью, вот и поплыл по преисподне.
— Ой! — икнул Сережа со страху. — А зачем им нужно было, дядя Егор?
— А шут их знает. Правильно ментовка их шукала. Нечего под боком у честного народа спиритизм разводить.
— Спирт разводить? — ахнул Сережа.
Пантелеймоныч сипло хохотнул:
— Слышь, Матвей, они тебя в качестве эксперта загребли, чтоб ты их научил, как спирт разводить.
— Погулял бы ты, старик, в этих коридорах, — неохотно отозвался Матвей, — тоже заделался бы экспертом по спирту. Я, по-твоему, похож на козла, который не может реальности от глюк отличить?
— А по-твоему, преисподняя на самом деле есть? — осклабился Пантелеймоныч.
— Беспременно, — уверенно ответил Матвей.
— М-да? — с сомнением промычал Пантелеймоныч. — Тогда чего от козла открещиваешься?
— Ты мне, Егор Пантелеймоныч, — начал Матвей серьезным тоном, — своих привычек не приписывай. Нету у меня такого обычая с козлами родниться.
— Это ты, молокосос, кого козлами называешь? — захлебнулся от возмущения Пантелеймоныч.
— Натурально, тех, кто в реальности не рубит, — спокойно ответил Матвей. — Я тех бесов реальней, чем тебя видел. Нутром чуял.
— Знаем мы твое нутро, — проворчал Пантелеймоныч, — спичку поднеси — вспыхнет, оттого и снится огонь бесовский.
— Виртуальный, — уточнил Митя и подытожил: — Гуманизация и дегуманизация в одном флаконе. Реальность теряет остроту и рельефность. Се ля ви, господа. Кого из знакомых встретил там? — спросил он затем, очищая печеную картофелину.
— Из знакомых… — повторил эхом Матвей и замолчал, задумавшись. — Темно там было. Не очень-то разглядишь. Но я видел… — фраза повисла в воздухе.
Митя взглянул на Матвея — тот смотрел куда-то поверх головы Пантелеймоныча, сидевшего напротив. Но там, куда вперился его взгляд, ничего не было, кроме темноты. Митя наблюдал за ним и видел, как на лице его медленно проступает панический ужас.
— Ты чего, Матвей? — насторожился Пантелеймоныч.
— Что ты там видел, Матвей! — окликал его Сережа.
И вдруг Матвей закричал. Громко, ровно, без выражения. Кошмарный и жуткий вопль. Сережа, подскочив на месте и выронив помидор, в испуге бросился наутек. Пантелеймоныч смотрел растерянно. Митя лихорадочно соображал, что делать.
— Пантелеймоныч, давай! — крикнул он, прыгнув к Матвею. Зашел к нему за спину и одной рукой обхватил за шею. — Берись за ноги.
Вдвоем они уложили орущего Матвея на траву, и Митя накрыл его голову своей курткой. Крик прекратился. Матвей лежал прямо, без движения. Митя осторожно приподнял куртку. На него смотрела восковая маска, перекошенная ужасом. Взгляд был пуст. Матвей не видел ни Мити, ни всего остального.
— Может, медицину вызвать? — почесал в затылке Пантелеймоныч.
— Успеется, — ответил Митя. — Давай в дом его.
Матвей впал в оцепенение, тело почти одеревенело — руки и ноги не сгибались в суставах, на шее вздулись жилы. В таком виде он был доставлен к подъезду, где навстречу выбежала перепуганная Аделаида Ивановна. За ней, как за скалой, прятался Сережа.
