Галина Островская - Талисман жены Лота
Служанка резко повернулась и сыпучий песок ее слов полетел в лицо молодому хозяину:
– Я тебе говорила, не давать денег этой прокаженной. Говорила? Ты зачем сам туда пошел и зачем эту гойку с собой повел, скажешь? Эта жаба старая еще собралась с тобой поиграться, не знал? У нее для тебя еще один подарочек приготовлен был!
Вульф спросил неестественно тихо:
– Что... еще?
– Теперь уж не узнаешь! – желчно выплюнула служанка. – Ночью концы отдала, безобразница. Уже схоронили... Деньги твои только не знали, куда деть! Измазала она их своим дерьмом, мерзавка!
Вульф подошел к окну и, глядя на желтеющую бирюзу моря, просяще спросил:
– Я приду к тебе сегодня ночью?
– Сегодня? – переспросила служанка. – Приди.
...Как всегда, Аглая прошла длинным коридором в кабинет, чуть пристукнув о косяк, открыла дверь. Кабинет был пуст. Она оглянулась, ища взглядом служанку. Никого...
«Почему у них открыты окна? – слушая, как в неровном танце сквозняка позванивает люстра, думала женщина. – Старик так бережется простуд...»
Но время медлило посвящать ее в тайны дома.
...Шаги Вульфа Аглая почувствовала. И почему-то снова побоялась оглянуться, просто оцепенело ждала, когда подойдет...
Подошел, сел в кресло напротив. Глаза – как смоляные провалы. Мрак и стынь в них.
– Я нужна сегодня? – спросила Аглая неуверенно.
Вульф кивнул.
– Почитай мне, – сказал.
...Голос ее словно бы ранился о готический частокол букв сегодня, душа спотыкалась о прямые и косвенные намеки, непонятные соответствия. Что случилось с текстом Гете, Аглая не могла понять, он вырастал из ее плоти сегодня....
– «Я вся дрожу», – прочла она, съежившись.
– Тебе принести плед? – спросил Вульф.
– Это из текста, слова Маргариты, – беспомощно подняла она глаза от книги и нерешительно добавила, – хоть здесь и сквозняк, мне не холодно.
– Окна закрыты, Аглая.
– Ничего себе, метаморфозы, – Аглая на секунду с омерзением вспомнила бывшего жильца Алика, и постиерусалимский сквозняк, разгуливающий нагло по ее квартире, и – почему-то лилию на полу в ванной комнате. И – цветы в вазе со сколотым краем. Тоже лилии.
Под мерное раскачивание старинной бронзовой люстры, нервно кружащей хрусталем, Аглая дочитывала сцену в тюремной камере, где ждала казни за прелюбодеяние и убийство помрачившаяся разумом Маргарита. Эта место она любила. Была в нем какая-то... Созвучность? Что-то неуловимо знаемое... как правда. Путь падения Маргариты ей был неведом, абсолютно чужд... А вот плата... Аглая так искусно в своей – в сущности, безоблачной и благополучной – жизни умела казнить сама себя за малейший огрех, так умела сжигать себя на жестоком огне совести, что и плаха, и костер ей казались почти родными.
Она продолжала чтение, стараясь не вкладывать знания своей души в текст:
...На улице толпа и гомон,
И площади их не вместить.
Вот стали в колокол звонить,
И вот уж жезл судейский сломан
Мне крутят руки на спине
И тащат силою на плаху.
Перед новым погружением в глубины трагедии белокурой наивной бюргерши Маргариты, она на секунду подняла уставшие глаза и очутилась в... аду.
Этот ад был другим, чем там, в Иерусалиме...
Это был иной виток дьявольски закрученного пространства. В нем не было... картин.
В нем не было движенья. В нем не было ничего.
Кроме ада.
Этот ад был в зрачках Вульфа.
...в этом аду иезуитские ласки вселенского огня обжигали мерцающую кожу чистейших созвездий...
...сонмы звезд, обезумевших от наслаждения, скручивались в сияния галактик и по лестницам вдохновения поднимались к холодно звучащим скрипкам синевы.
...ад, выкручивая себя наизнанку, блистал в чертогах беспредельности, вырвавшись с корнем из греха.
Этот ад она знала – и помнила его – и бежала от него... вместе с искрами... к небу...
Тогда... за это... ее сожгли.
Этот ад был любовью.
– Достаточно, – услышала она. – Достаточно, Аглая. Пойдем, я провожу тебя...
Фаруда ждала Вульфа, стоя у раскрытой двери. Она, не мигая, смотрела, как тот приближается, чуть прихрамывая, сухо кивнув, вошла в свою келью.
– Сядь – из темного кулака, как из ножен, резко выкинула палец, указав им на стул.
Вульф, опершись рукой на мощную дубовую столешницу, сел.
– Сегодня все знать нельзя, – начала ливийка. – Луна пошла на ущерб. Она не укажет на нужную звезду... И колос отвернулся... Но кое-что тебе скажу сейчас... Она видела Каменную. И не испугалась. ...Каменная приходила к ней сегодня утром... Она предупредила девчонку, но та пока не поняла...
Вульф медленно провел ладонью по лицу.
– Я не могу сделать нужное приворотное зелье – сказывала тебе уже – талисман потеряет силу... – Фаруда положила два сжатых кулачка на стол, задумалась ненадолго, про себя шепча что-то, и продолжила: – Она без мужика почти год живет... Одари ее, это можно. Белокожие падки на подарки. Но много не говори – она различит фальшь. Она – чуткая. И еще. За девкой стоит сила, с которой я не знакома... Каменная смогла предупредить ее... Она пожалела... гойку... Она редко жалеет. Плохо!
Вдруг Фаруда заговорила зло и очень быстро, примешивая к своей речи незнакомые слова:
– А дурь-то выбрось из головы! Эта воровка старая тебе специально доску подбросила.
Вульф сразу понял, что «доской» Фаруда именует средневековую гравюру – подарок старухи из особнячка.
– Она все с отцом твоим счеты свести хочет, не понял еще?! Знаешь, что она в те времена, в Германии когда жила, творила!? Нет?! Расскажу позже... Я ее тогда в покое оставила, потому что грех на душу брать не хотела. Да и знала, что она сама из красавицы в вонючую жабу скоро превратится. У этих продажных быстро нутро тело поганит... Понял? А сейчас я с ней рассчиталась. Пришлось все же согрешить, да больно уж ты, сынок, неслушный... Зачем к ней во второй раз пошел? Часы-то я сумела по-своему перевести, а с доской этой...
Вульф посмотрел на выпрямленную как восклицанье служанку. Она продолжала все более быстро говорить и все более раздраженно:
– А девку эту не вздумай жалеть. Ее пожалеешь – себя в могилу загонишь. И даже раньше того срока, что эта воровка старая тебе выглядела. Поверь – не мы смерть обманываем, она нас. Тут только короткие сроки повернуть можно. И то – если луна полная... Сейчас Старик три дня проживет. Дальше – не знаю... А тебя мне хоронить своими руками ох как не хочется... И отец твой... Ладно, он уже беспамятный – ему все равно. Что смотришь на меня, не знал, что у отца твоего удар вчера был?! Знай!!! Прах его сюда перевезти будет некому, если гойку свою пожалеешь. Понял? ...Она полюбит тебя скоро – никуда не денется, тебя не такие любливали... А доску – выбрось, забудь. С пути тебя свернет доска эта... Иди!
