Далия Трускиновская - Душа и дьявол
Если бы я перекинулась, то летела бы стрелой, не обремененная изгибами улиц и переулков, прямыми углами кварталов. Но я не могла и не хотела бросить пистолет. Он мог понадобиться, он должен был понадобиться!
Доверившись внутреннему компасу, я бежала, срезая по возможности все углы, пересекая улицы по диагонали. Когда какой-то шофер, высунувшись из машины, обругал меня, я сунула ему под нос пистолет. Шофер онемел, а я побежала дальше, и лишь через минуту поняла, что чудом вывернулась из-под колес.
И оказалась я в жутком дворе.
По— видимому, здесь раньше была лавка вторсырья. Лавку ликвидировали, но мерзкий запах остался. Двор был без признаков зелени, каменный мешок с деревянными, крытыми облупившейся краской сараями и конурами. Вид у этого двора был совершенно нежилой.
Я стояла у ворот, пытаясь продышаться, и вдруг вспомнила, что успела заметить на бегу, приближаясь к этим самым воротам. Окна были черные и пустые — даже без стекол.
Дыхание быстро пришло в норму, я могла бежать дальше, если потребуется — даже сквозь этот кошмарный двор. Я была как бусина, что нанизали на струну холода, и я скользила по этой струне уже, видно, помимо собственного желания.
Тут я услышала шаги.
Из— за угла вышел человек.
Нет, не человек — мой маньячок!
Он шел и улыбался. Притом он глядел на меня и в упор не видел. Его явственно покачивало.
Он отряхивал воображаемую пыль с рукава темно-синей куртки. Чувствовалось, что ему сейчас безмерно хорошо, что он просто счастлив, что судьба ублаготворила его и что желать ему больше нечего.
Я настолько ошалела, увидев его, что опустила руку с пистолетом и дала ему выйти в ворота.
Возможно, я даже не поняла толком, что раз здесь он — значит, дело плохо. Я понеслась, как бусина по струне, один конец которой резко переместился вниз.
Струна уходила в подвальное окно — с выбитым стеклом, но накрепко заложенное фанерой. Я пометалась и нашла вход в подвал. На двери висел замок размером со сковородку.
Я догадалась, что замок — одна видимость, иначе как же сюда мог попасть маньячок? Вряд ли у него был ключ. И действительно — замок не был закрыт, стоило дернуть дужку посильнее — и она выскочила из гнезда.
Подвал оказался лабиринтом. Спотыкаясь о разбросанные дрова, стукнувшись об остов велосипеда и о подпиравший потолок брус, я добралась почти на ощупь до прикрытой дверцы. Я бы и ее не нашла, если бы не подаренное Зелиалом новое зрение, я бы вообще ничего в этом мраке кромешном не разглядела.
Перед дверцей мне было страшно.
Пролитым эфиром испарялась из меня надежда — а вдруг еще не поздно, а вдруг успею спасти? Я знала, что увижу мертвую девочку, настолько страшный холод шел оттуда, из-за дверцы. И все же, все же!…
Не знаю, откуда взялись во мне силы выломать ее. Маньячок придумал какой-то способ запирать ее снаружи, какое-то сочетание грузов и засовов, впотьмах я ничего не поняла. Дверь провалилась вовнутрь.
Девочка лежала на полу. Рядом стояла миска с винегретом, валялся кусок хлеба и огрызок колбасы. Пахло здесь нестерпимо.
Я все поняла — так мгновенно, как будто передо мной прокрутили кинопленку. Девочка забрела сюда случайно, она бесцельно бродила по городу, не желая идти к родственникам и не зная, где искать подруг. Взрослый предложил хлеба с колбасой, а возможно, и мороженого. Никто никогда не говорил ей, что нужно остерегаться трезвых дядек с добродушными повадками. И она прожила в подвале три дня… прожила?… К концу третьего дня это уже не было дитя человеческое, это был истерзанный звереныш. Она уже хотела смерти. И ей было все равно, в каком облике явится к ней смерть.
Зная, что теперь в каждый мой сон будет приходить белокурая девчонка, я подняла пистолет и выстрелила в заложенное фанерой окно. Спуск был чуть туже, чем я рассчитывала, но и с таким я могла довольно метко выстрелить в спину уходящему.
Когда я оказалась у ворот, он был еще хорошо виден. Он не торопился. Он блаженствовал.
— Сволочи… — прошептала я, становясь, как учили в школе, и подводя правую руку с пистолетом к плечу. Я, верно, имела в виду тех, кто должен был сразу ловить и хватать этого нелюдя, пока он не успел натворить серьезных бед, а теперь они же будут мучить меня допросами за то, что я выполнила их дело — избавила мир от сумасшедшего убийцы.
Я вытянула руку. Я навела мушку на его спину. Выстрел должен был ударить между лопаток.
Я сосчитала до трех и… не смогла.
Я не могла. Я не могла.
Я вдруг перестала понимать, что это — бешеное животное, в котором не осталось ничего человеческого, и преступление — выпускать таких на свободу. Передо мной была живая жизнь — и я не смогла…
То женское во мне, которое было предназначено жалеть, спасать, ласкать, обихаживать, любить — встало на дыбы. Нажав на спуск, я перестала бы быть женщиной! Я стала бы одним из существ, способных отнять жизнь, которую не они дали.
Я не смогла.
Он уходил.
Я поняла, что грош мне цена со всеми моими благими порывами. Нечем мне защитить Соньку, моих бегемотиц, даже себя. Если бы я увидела его в подвале, над телом девочки, только что снявшего тяжелые сомкнутые ладони с ее шеи — возможно, я выстрелила бы, даже не подумав.
Но спокойно целиться в спину уходящему… Я отбросила пистолет. Он был мне ни к чему. Ярость, которую я уже несколько раз за эти дни изведала, стала закипать во мне. Черная кровь ходила по артериям и венам и ей было тесно. Она требовала, чтобы я переступила порог, а я не могла.
Кровь действительно закипела. Она бросалась к коже и откатывала назад для нового броска. Нестерпимый жар жег меня изнутри. Ярость просилась на свободу.
— Ну и что ты будешь делать?… — спросила я собственную кровь.
— Увидишь! — ответила она.
Я впилась зубами в кожу запястья и рванула ее.
Струя черной крови медленно сползла по моему бедру и потекла по камням. Она делалась все толще, все круглее, а я была захвачена новыми ощущениями — сперва стало безумно жарко лицу, потом в голове и груди возникла пустота. Им было легко, как будто я понемногу выныривала из вязкой и противной жидкости. Круглая струя на камнях наливалась блеском и медленно отползала, давая место последним вытекающим каплям крови.
Страха не было. Он не возник и тогда, когда я поняла — это не струя, это рожденная во мне змея. Она, будто ждала моего озарения, подняла голову и посмотрела мне в глаза.
Это было сильное, мощное животное в руку толщиной и с меня ростом. Взгляд был спокоен и неумолим. Это была та я, какой воображала себя — способная творить справедливость.
Я кивнула ей, и она поползла — все быстрее, все быстрее. Она шла по следу. Убийца уже давно скрылся за углом — скрылась за тем же углом и она.
