Евгения Микулина - Женщина-VAMP
Он боится, что я его не люблю, но дело в том, что бояться ему надо как раз моей любви.
Надо отдать Владу должное – на работе он держится очень корректно. Мне повезло, что он такой порядочный человек: иной в его положении, в разгар романа с начальницей, мог бы начать фамильярничать и пользоваться своей властью. Влад – никогда. Возможно, потому, что не понимает своей власти надо мной, – он знает только о моей власти над ним. Но и на нее он никак публично не намекает. Никаких пошлостей – все его поклонение происходит в свободное от работы время.
Даже на нашей новогодней вечеринке он вел себя в высшей степени корректно, хотя вести себя прилично на корпоративе – достижение, немыслимое для любого смертного. Среди пьяного безумия, в ходе которого стилисты модного отдела лихо отплясывали с толстушками из бухгалтерии, приводя всех в замешательство и смущение, мой арт-директор не стал злоупотреблять ситуацией. Среди общего нелепого разгула он вызвал меня всего на один танец и не позволял себе никаких вольностей – только смотрел мне в глаза, долго, пристально. И улыбался. И это было для меня важнее любых, самых откровенных объятий. Тем более, что и для них нашлось время – потом, когда мы ушли оттуда порознь, чтобы не привлекать внимания, и встретились на углу занесенного снегом Кузнецкого моста, и поехали через белый ночной город на такси ко мне, и пили шампанское на террасе, глядя на оголенные деревья бульваров и огоньки праздничной иллюминации, которыми украсилось кафе у меня под окнами, и, когда я заметила, что он мерзнет, мы отправились в спальню и занимались любовью в призрачном свете, которым всегда награждает город свежий снег.
Мне повезло: да, меня поразила опасная, неразумная страсть, но я инстинктивно выбрала хорошего человека. Я внимательно слежу за реакциями окружающих нас людей и пока что могу быть спокойна: никто ничего не замечает. Ну, кроме тех, кто очень, очень хорошо меня знает.
Сережа все понимает, естественно, но он тактично ушел в тень, когда все решилось, – теперь он только звонит мне время от времени и расспрашивает, как и что, хитро при этом посмеиваясь.
Я, признаться, злюсь на него. Что в этом смешного? Нет, я понимаю, конечно, что смешна я сама. Но, учитывая все обстоятельства, он мог бы быть и потактичнее. Старый циник. Не будь он таким давним другом, ему бы непоздоровилось.
Хэмилтон тоже, конечно, все понял – от его взгляда ничего не скроется, недаром я не только много лет с ним работаю, но и на самом деле его уважаю. Прямо перед Новым годом, когда он в очередной раз приехал в Москву – как раз ради нашей корпоративной вечеринки, Грант их никогда не пропускает, потому что испытывает извращенное удовольствие, говоря людям приятные слова на праздниках, – мы с ним имели разговор. Он специально оставил где-то шататься в одиночестве свою красотку Ванессу – предупредив, конечно, чтобы она вела себя прилично в чужом городе и держала себя в руках. Странная она все-таки девица, я столько лет ее знаю, и у нас, казалось бы, должно быть много общего, но я до сих пор не научилась находить хоть какие-то темы для разговоров с ней…
Так или иначе, Грант оставил ее одну и позвал меня в наш любимый клуб «Дети ночи». Единственное место в городе, где подают «Кровавую Мэри» так, как мне это нравится, – если, конечно, знаешь, у кого из барменов попросить. Мы сидели в отдельном кабинете, который и мне, и Гранту всегда предоставляют без лишних слов, как только мы появляемся в дверях – вернее, раздвигаем занавеси из тяжелого красного бархата, которые заменяют в этом заведении двери. В кабинете нам не мешали мерцающие огни и шум танцпола, и Грант с любопытством смотрел на меня, постукивая бледными пальцами по столу из темного дерева, – интерьер в этом месте замечательно готичный, все сплошь черное, или красное, или серебряное. Я понимаю его любопытство: наверное, от меня и в самом деле было трудно ожидать того, что я сделала. Я всегда производила впечатление выдержанной, разумной особы.
Разговор у нас вышел не столько тяжелый, сколько бессмысленный. Грант повторил все, что говорил мне Сережа тогда на террасе, – то, что я и сама прекрасно знаю. Что это неосторожно. Что это, скорее всего, плохо закончится. Что рано или поздно мне придется разруливать возникшую ситуацию. В какой-то момент он сказал: «Ты вольна, конечно, жить так, как хочешь, – не мне тебя упрекать. И за тебя я не беспокоюсь. Мне мальчика жаль – он чертовски хороший работник, я сам его нанимал, и мне не хотелось бы его потерять. Лично ты не сделаешь ему ничего плохого – в это я верю, потому что хорошо тебя знаю. Но сама по себе ситуация… может стать напряженной. Это вечная проблема сильных мира сего – мы не можем никого приблизить к себе, не поставив под удар. Как там говорил у Шекспира Кориолан, когда он проклинал Рим? „Не замкнут мир меж этих стен“. Мы живем не в изоляции. Нас много. У нас есть соперники, они следят за нами орлиным оком и только и ждут, чтобы мы оступились. И мы уязвимы, если у нас есть то, что нам дорого. В твоем случае это Влад. Положение нашего фаворита – временное и шаткое. Находиться слишком близко к власти… чревато. Нельзя оставлять его в подвешенном состоянии бесконечно. Если уж ты приблизила его к себе, не останавливайся на полпути. Укрепи его положение. Сделай его… равным себе. Одним из нас».
Я вежливо, но решительно отказалась – мол, придумаю что-то еще. На то, что предлагает мне мой любимый лондонский друг и начальник, я не могу пойти. Не готова – и, наверное, никогда не буду готова. Потому что Грант говорил не о том, чтобы выделить Владу энное количество акций компании и ввести его в совет директоров…
Хэмилтон пожал плечами и перевел разговор на другую тему.
Да, я не могу сказать, что вообще все вокруг безмятежно. Но с Владом, по крайней мере, дела обстоят хорошо. Конечно, бывают моменты, когда я чувствую себя неуютно. Один такой наступил уже в первый день нашего романа, когда, пораженный и обрадованный тем, что я искренне хочу провести весь уик-энд с ним, – он явно на это не рассчитывал, – Влад сообщил мне, изрядно стесняясь, что ему обязательно нужно попасть домой, чтобы покормить кота. И я пошла с ним. Мне так же мучительно оставаться вдали от него, как и ему – от меня. И это было огромной ошибкой. Потому что при виде меня его кот – серьезное, старое и мудрое животное – будто с ума сошел. Он смотрел на меня дикими глазами, шипел, выгибал спину и пятился в угол. Он и от Влада шарахался – наверное, чувствовал на нем мой запах. Мне пришлось пробормотать, что животные меня не любят, и выйти на улицу – и даже оттуда мне были слышны отголоски затихающей кошачьей истерики.
А я ведь знала заранее, что так будет, – не стоило мне подниматься в квартиру. Но мне хотелось посмотреть, как Влад живет. И я сглупила. Непростительно.
