Андрей Дашков - Пропуск
Завалила в бар, который назывался «Крючок». С намеком название; вот и думай, о каком крючке речь – о спусковом или о том, который глупая рыба заглотить торопится вместе с приманкой. Однако ж я не рыба, чуток умнее…
Мужики на меня жадно пялились, пока я между столиками лавировала, но приставать никто не смел. На своей территории торговцы шалостей не дозволяют и нарушителям заведенного порядка спуску не дают. В углу я приметила вышибалу с нашивками службы безопасности одного из самых крупных воротил. Бугай скромненько за столиком сидел и водичку дул. Был он единственным во всем заведении, у кого пушка при себе оставалась, и трезвым как стеклышко.
Поэтому за тельце свое, изрядно потасканное, я не опасалась и к тому же иллюзию питала, будто у меня на морде отвращение ко всему кобелиному роду нарисовано или по крайней мере уверенность, что я сама себе привыкла удовлетворителя выбирать.
Тем не менее я глазками по сторонам постреливала – все-таки не каждый день в такой кодле на равных трусь!.. Как назло, ни одной знакомой рожи. Слишком далеко, видать, от привычных дорог забралась. Зато в баре парнишка смазливенький на гитаре бренчал и песни бродяжьи пел. Местных губошлепов развлекал, значит.
Переврал он песни наши, хоть нота в ноту их повторял, слово в слово.
И «Последний патрон» спел, и «Пьяную куреху[6]», и «Тоску голодной собаки», и «Кровавый камень», и даже «Гитара не лжет». Ну разве не насмешка, а?! Липовая у него получалась романтика. Я такой лажи за всю жизнь не слыхала. Было его пение словно фальшивая монетка. Внешне – подобие полное, но металл легковесный. Слишком чистенько, слишком правильно голосил, а в нужных местах до хриплого надрыва поднимался, слезу жалобную из пьянчужек давил, мерзавец.
Лично мне сразу стало ясно: ни разу жалобщик этот в поле не замерзал, товарищей не терял и в болоте не валялся, а был тут тоже вроде игрушки заводной или шлюхи платной. Только его нанимали не кочан попарить, а чтобы «чуйства» пощекотать…
Стараюсь не слушать, сижу, пью. Вскоре ко мне и агенты торговые подсели. Прослышали уже про автобус с детками! Тараканы гребаные… Это была та самая шушера, что за комиссионные работает. Хотели взять меня в оборот, как дешевку раскрутить, но я тертая, не далась. Переупрямила паразитов этих, и поехали мы к хозяевам ихним, к серьезным людям. К тем, которым за товаром бегать уже без надобности. Потому что к ним все сами прибегают и в зубах добычу приносят. А они куски шавкам своим раздают. Дрессировщики, мать их…
Восприняли те меня всерьез и обхаживали по-всякому. Кажется, они кайф от самой сделки ловят, от процесса. Короче, предлагали они мне за мой выводок много чего. Особенно один поц жирный старался, долго меня убалтывал, бухлом и сигаретками угощал. Щедро давал. Хватило бы и на тачку бронированную, и на пару ящиков патронов, и на запас жратвы в консервах, и на целый арсенал, и на аборт (потому как «залетела» я, а ублюдков плодить от лесных братьев очень уж не хотелось). И даже на пакетик «дури» осталось бы. Толстый такой пакетик. Года на три растянуть можно было, если торчать не слишком часто. Чуть не забыла: жирняга еще вибратор мне преподнес – без аккумулятора, правда. Понимаю, говорит, обстоятельства вашей нелегкой жизни. Опять же как в песне: «ночь голодная, постель холодная…»; с витаминами и гормонами сплошная напряженка. Посочувствовал, значит. Засунь его себе в задницу, свое сочувствие! И вибратор заодно…
Потом он главный козырь достал. Само собой получилось – вроде не он меня, а я его раскрутила. Пропуск он мне совал – до того самого места, куда я во что бы то ни стало добраться решила и ради этого даже честью своей бродяжьей пожертвовала. Пропуск, он говорил, по всей форме составленный, проблем не будет, – но только на одну твою «персону». Бери его – и лети без помех, пташечка, никто тебя там, в конце, не тормознет. Это ж ведь самое обидное, если в конце пути тяжкого от ворот поворот дадут, не так ли?
Так, так. Я кивала, соглашалась вроде, самогончик чужой потихоньку сосала через соломинку, а сама гадала: за что ж мне такие муки, а? За что перед выбором трудным ставите, к стенке припираете, на больное место давите и дерьмо мое увидеть хотите? Бывает, годами землю зубами грызешь – и напрасно, а тут все само в руки плывет. Детишек только этих никчемных отдать надо было.
Что выберешь, девка?
Выбрала…
20. ОН
…Дни тянулись как сопли; ночи пролетали мимо, словно черные птицы, – оставляя все более заметные тени на моем лице. Тени углублялись и превращались в морщины. И с каждым новым утром я чувствовал себя немного хуже, а девка, наоборот, – полностью оправилась после трудных родов.
На исходе второй недели нашего совместного житья-бытья стало ясно, что эта сука не сломается и что моя главная забота – не дать ей ни единого шанса прикончить меня. Когда мне требовалось восстановить тающие силы (а это случалось все чаще и чаще), я пристегивал стальную цепь от ошейника к покореженному бамперу автобуса и несколько часов отдыхал в относительной безопасности.
Оставалась еще проблема под названием «лобастый», но пес большую часть времени был занят добыванием свежего мяса. Получалось это у него неплохо. Пару раз он притащил в пасти теплых кроликов, а однажды приволок заднюю ногу барана. Далеко охотился, мерзавец, может быть, даже спускался на равнину. Так что голодовка нам пока не грозила.
Приближалось лето, и будь я счастливым папочкой, мог бы рассчитывать на мирную, почти идиллическую житуху в пещере, пока ребенок не подрастет. Впереди было три-четыре теплых месяца. Скорее всего у меня не осталось столько времени…
Частенько я наблюдал, как баба кормит младенца грудью, и что-то переворачивалось во мне. При этом она обращала на меня не больше внимания, чем на овчарку. Она не произносила ни слова, а во взгляде сквозило только бесконечное презрение.
Но мне было плевать на нее. Мне казалось, что с каждой каплей молока, исчезающей в глотке ребенка, смертельная болезнь, которая гнездилась в моем теле, замедляет свое наступление. Таким образом, я не избежал участи всех обреченных. Предсмертные иллюзии – хуже не бывает.
Пришлось выдавливать из себя эту блажь, пока ситуация не предстала в безжалостном свете правды: я – старик, слабеющий с каждым днем; рядом со мной – безоружная шлюха с детенышем на руках, в любую секунду готовая выцарапать мне глаза, и кобель под посторонним контролем. Та еще компания. Та еще семейка…
Я ужаснулся тому, сколько драгоценного времени потрачено зря, и в тот же вечер начал собираться в дорогу.
Семейка… Я многократно пробовал это словечко на вкус. Вертел так и эдак. Повторял про себя. Звучало неплохо. Три жизни за одну. Не дорого ли берешь, ночник?