Поппи Брайт - Рисунки На Крови
Из динамиков несутся первые ноты ее музыки, песня “Сurе” на такой громкости, что динамики искажают слова. Впрочем, это не важно, поскольку никто больше в этом клубе даже не слышал о “Сurе”, разве что пара других танцовщиц, и никого не интересует музыка, под которую она танцует, лишь бы грудь показывала. Мисс Ли отодвигает пыльную бархатную занавесь и выбрасывает вперед ногу — длинную, шелковисто-бледную, затянутую до колена в высокий черный кожаный сапог на шпильке с серебряными цепочками, — и толпа ревет.
Если можно назвать толпой пять или шесть небритых потрепанных мужчин.
И если несколько апатичных реплик и свистков, похотливых движений языком приблизительно в сторону ее гениталии или простой акт поднимания пива ко рту можно назвать ревом.
Мисс Ли выплывает на крохотную сцену. Снизу ее подсвечивает кольцо круглых лампочек, свет играет по черным виниловым танга и бюсту, когда она движется, показывая, что у нее есть по части изгибов. Пять или шесть лампочек в кольце перегорели, причем дохлые расположены через неравные промежутки, будто гнилые зубы во рту.
Она прошагала к шесту, стратегически установленному в центре сцены, обвила его руками и коленями и, выгнув спину, стала обрабатывать шест бедрами, приоткрыв рот и полузакрыв глаза — изображая одурелое, почти наркотическое опьянение, которому полагалось сойти за экстаз. Потом, оттолкнувшись от шеста, она помедлила перед первым клиентом и принялась выделывать настойчивые покачивания прямо ему в лицо.
Через пару минут он выудил из кармана рубашки пару смятых долларов и, затыкая их ей за подвязку, не преминул запустить запачканные никотином пальцы как можно выше по ее ноге. Мисс Ли наградила его улыбкой гейши и перешла к следующему клиенту, на удивление молодому и приличного вида и потому с меньшей вероятностью чаевых.
Она размышляла, что бы они подумали, узнай они, откуда взялся ее сценический псевдоним. Она родилась в Новом Орлеане, родители ее были корейцы, и Лауп, управляющий “Розового алмаза”, посоветовал ей выбрать “какую-нибудь китайскую подделку”, чтобы использовать ее “этническую внешность”. (“Полно мужиков на это западают”, — добавил он, будто делясь страшной мужской тайной.) Имя Ли она позаимствовала у персонажа своей любимой книги “Голый завтрак”. Когда клиент шел мерзкий, или не давали чаевых, или просто у нее не было настроения трясти задом перед сборищем человеко-членов, она думала об иглах с героином, протыкающих гнилые вены, о вздутых членах, сочащихся зеленоватой слизью, о красивых мальчиках, мастурбирующих под гниющей краюхой лунного сыра. Счастливее ее это не делало, но жизнь скрашивало.
Началась вторая ее песня. “№ 13 Baby.” The Pixies. Оглянувшись на кабинку ди-джея, она увидела, как Томми поморщился на подвывающий голос и рвущуюся психоделическую гитару, его вкусы склонялись все больше к группам вроде “Triumph” и “Foreigner”, этакому поддельному корпоративному металлу, и, может, немного “Guns N' Roses”, если ему хотелось чего порадикальнее.
Мисс Ли завела руку назад, чтобы расстегнуть бюстгальтер, и почувствовала, как за подвязку ей сзади засовывают банкноту, как сухая рука крадется по ее левой ягодице, чтобы затем исчезнуть. Углом глаза она заметила в одном из обрамляющих сцену зеркал клиента — высокий негр уже исчезал в темноте бара. По непонятной ей причине чернокожие, которым она нравилась, очень этого стеснялись. Может, потому, что она была такой бледной.
Тайком нащупав банкноту, она сдвинула ее по ноге набок. Это была десятка. Джекпот. С этой десяткой выручка переваливала за стодолларовую отметку, хорошие деньги за дневную смену: она теперь и впрямь может позволить себе уйти домой.
Сдирая виниловый топ с маленьких крепких грудей, она всматривалась в свое отражение, исчезающее в бесконечности зеркал. Груди соединяла тонкая серебряная цепочка, прикрепленная к изящным колечкам в обоих сосках цвета кофе с молоком. За исключением сосков ее кожа была цвета бледно-матового миндаля, ребра проглядывали будто планки в ставне жалюзи, тело было слишком худым, если не считать округлости попки и крохотного животика, ноги — мускулистыми от шестичасовых смен на шпильках и долгих прогулок по Французскому кварталу.
Лицо у нее было довольно плоским, широкий рот ненакрашен — она терпеть не могла вида помады у себя на губах, особенно сальной розово-оранжевой, какой мазались большинство танцовщиц, — темные узкие глаза, подведенные пурпурными тенями и черной тушью, почти скрывались благодаря неопрятному платиновому парику.
— У т'тя самые красивые волосы, к'акие я видел, — сообщил ей однажды почтительно-грубый турист; Господи, как же ей хотелось сорвать парик и швырнуть ему на колени. Вместо этого она мило улыбнулась и взяла его деньги.
Третья песня. “Darling Nikki” Принца, мелкая подачка толпе — дай им что-то, что они слышали раньше. Это была грязная песня, знаменитая грязная песня, которая разожгла весь Крестовый Поход против Грязной Музыки, или как там его называли в РЦМР, и все лишь благодаря слову “мастурбация” в тексте. Благослови ее. Мисс Ли запустила большие пальцы за эластичный пояс танга, натянула крохотный клочок винила над лобком, так чтобы складки губ были почти обрисованы блестящей черной тряпкой. Чтобы этот фокус сработал, пришлось сбрить лобковые волосы приблизительно до размеров и формы бактерицидного пластыря — и все равно этого было мало: им всегда хотелось увидеть больше.
— Оттяни в сторону, — начинала кряхтеть какая-нибудь старая развалина, размахивая ей в лицо долларовой бумажкой, как будто она того стоила.
— Дай поглядеть на волосы.
— Эй, ты натуральная блондинка? — Эта реплика всегда вызывала сдавленные смешки.
Мужчины, приходившие сюда, всегда считали, что увидели недостаточно — будто хотели разобрать ее на части. Если бы она могла снять танга, они потребовали бы, чтобы она наклонилась, и раздвинули ягодицы, чтобы заглянуть ей в зад. Если бы она сделала это, они, наверное, захотели бы, чтобы она расстегнула молнию и стащила кожу.
Но это была работа (хотя крайне мало кто из плативших ей мужчин это сознавал; просто удивительно, сколь многие считают, что танцовщицы выходят на работу, чтобы познакомиться с мужчиной или ради острых ощущений). Она могла устанавливать собственное время работы; работа стриптизерши оплачивалась лучше, чем обслуживание столиков в кафе, что она тоже в свое время делала; танцевать далеко не так унизительно. В обслуге в ресторане люди видят автоматы, продолжение стола и стульев, легкую добычу для чего угодно — от фальшивок на чай до словесных оскорблений.
