Поппи Брайт - Рисунки На Крови
А она, нет сомнений, надежна. На хвосте у него может быть сколько угодно ужасных компаний и агентств: если тебя поймают на краже, они попытаются тебя уделать. А он крал, и много.
И надо, пусть с ворчливым неудовольствием, признать, что его все же манит мысль убраться из города до заката. Новый Орлеан был единственной в его жизни постоянной. Но разве не бывало у него зуда путешествий? Разве не подумывал он временами о том, чтобы просто побросать пожитки в машину и двинуть дальше?
Конечно, подумывал. Все об этом думают, даже обычные люди с перезаложенным втрое имуществом, счетами от протезиста и обязательствами перед всем и вся, кроме того, что они хотят на самом деле. Все мечтают об открытой трассе, что как черная атласная лента разворачивается из-под колес. Это у Америки в крови, это что-то вроде расовой памяти. Но большинство так этого и не делает. Их привязывают к месту друзья, собственность, привычки. Если долго сидишь па одном месте, начинаешь пускать корни.
И все же возможность всегда остается, всегда открыта: просто встать однажды и отправиться в путь. Это то, о чем часто думаешь, но редко делаешь.
Пока тебя не вынуждают.
Зах чувствовал, как внутри него темными соцветиями начинают распускаться мириады возможностей. Аромат этих цветов будоражил: запах незнакомцев, неизвестных мегаполисов и городков, тонкий букет приключения и его двойника — опасности.
Ему всего девятнадцать, и он хочет узнать в этом мире все, что стоит узнать, все попробовать и испытать, каждое ощущение, впитывая мир в себя точно виски. Его не сломить, не пригнуть к земле. Что с того, что Они идут по его следам; безликие создания теней, бесконечно зловещие Они, которые, похоже, являются архетипом исключительно американских страхов: темные плащи, глаза, горящие из-под обвислых полей черной федоры, в руке — значок со вписанным в герб ужасающим акронимом ФБР или АНБ; или еще того хуже — герб приближается к тебе будто раскаленный прут, чтобы выжечь свое клеймо у тебя на лбу. У каждого из знакомых Заху хакеров, у каждого фономаньяка, у каждого интеллектуального преступника были свои видения и кошмары о Них.
Но одно то, что Они взялись за него, еще не означает, что Они могут его поймать.
Зах осознал, что руки у него сжаты в кулаки, а сердце болезненно бьется. Такое с ним иногда случалось от возбуждения. Однажды возбуждение, наверное, прикончит его, но Зах пристрастился к нему, как наркоман. Силой воли он замедлил пульс, заставил себя разжать руки со смятым “Склепом Нерожденного”. Стоило снять фильм ужасов, подумалось ему; жаль, что кто-то профукал роскошное название на какую-то пропаганду антивыбора — а чем еще могло быть такое чтиво со всеми его цветными фотографиями порезанных на кусочки зародышей в лужицах собственной запекшейся крови.
Смяв брошюру в ком, он запустил им через всю комнату, поднялся на ноги, потряс головой, чтобы снять головокружение, проверил равновесие. Круто. Ну, была у него тут пара скверных минут, но сейчас он готов к следующей серии Грандиозных Приключений Захарии Босха.
Зах не знал, полезно ли это — думать о своей жизни как о кино, но уж конечно, это помогало сохранять рассудок.
Четырнадцать кварталов улица Бурбон идет через Вьё Кар, начинаясь более или менее на севере, у широкой авеню под названием Эспланада. На этой стороне Французского квартала Бурбон — традиционная и модная улица, она вымощена брусчаткой, обрамлена затемненными барами с местным колоритом и студиями по невероятно взвинченным ценам; в жаркие ночи здесь тусуются парни, потеющие в откровенно обтягивающей черной коже.
Средние кварталы Бурбон — наполовину пестрый карнавал, наполовину машина по вышибанию денег из туристов: мишура и блеск Марди Гра круглый год на продажу, пластиковые стаканчики с пивом и запотевшие “дайкири” и “ураганы”, которые продают прямо на тротуаре, стойки с футболками, открытками, пластмассовыми крокодилами и мумиями; “наборы для вуду Н'Оулин-сау” соседствуют с витринами презервативов с блестками, галстуков-пенисов, вибраторов из латекса кричащих расцветок. Здесь — крупные стрип-клубы с роскошными девахами и зазывалами у дверей, бары со вспышками неоновых вывесок и бесконечными фирменными коктейлями, несколько знаменитых ресторанов и уйма подделок всех мастей. В задней комнате любой сувенирной лавки вам предложат амил нитрит в сочетании с прочими вредоносными веществами, включая и те, от которых голова как будто срывается с плеч, и те, что заполняют череп ослепительным, бесконечно расширяющимся светом.
Но на другом конце Бурбон, на том, что упирается в Канал и муравейник небоскребов даунтауна, над улицей повисли иные миазмы. Атмосфера затхлой сомнительности здесь какая-то вневременная: атмосфера болезненной тайны. Город тучей нависает над старыми зданиями квартала, отчего те кажутся маленькими, серыми и слегка поблекшими. В барах здесь не подают фирменных коктейлей с забавными названиями, но выпивка здесь дешевая и крепкая.
В этом конце улицы Бурбон, зажатый между лавкой скупщика краденого и порностойкой, примостился салун “Розовый алмаз”. То, что это стрип-клуб, можно определить лишь по карандашному рисунку на двери — обнаженная женщина в геометрической фигуре, которую можно при желании принять за ромб или бриллиант, но которая гораздо больше напоминает вагину. Одинокий вышибала клюет носом в дверном проеме, испуская вялую очередь скороговорки, когда мимо проходит вроде подходящий клиент, зная, что все это клиент уже слышал на этой же улице.
Внутри “Розового алмаза” темно, если не считать крохотной, безвкусно освещенной сцены. Дым гнездится по углам и клубится под потолком синим одеялом. Несколько танцовщиц зазывно извиваются перед залитыми пивом столами — не на столах, как обычно думают о “танце на столе”. Ни одному столу в “Розовом алмазе” не выдержать веса здоровой девушки: большинство из них мог бы разнести в щепки и джанки весом в девяносто фунтов.
Танцовщица стоит в пропыленной каморке за сценой, ожидая своего выхода. Из зала “Розового алмаза” доносятся приглушенный кашель и фырканье. Она готова поставить чаевые за день, что это Томми, здешний ди-джей, ширяется кокаином прямо в своей кабинке. Обычно он уходит в мужской туалет, но управляющего сегодня нет, а всем остальным плевать.
— А теперь… в своем последнем номере сегодня… Сладчайшая краса Востока — МИСС ЛИ!
Из динамиков несутся первые ноты ее музыки, песня “Сurе” на такой громкости, что динамики искажают слова. Впрочем, это не важно, поскольку никто больше в этом клубе даже не слышал о “Сurе”, разве что пара других танцовщиц, и никого не интересует музыка, под которую она танцует, лишь бы грудь показывала. Мисс Ли отодвигает пыльную бархатную занавесь и выбрасывает вперед ногу — длинную, шелковисто-бледную, затянутую до колена в высокий черный кожаный сапог на шпильке с серебряными цепочками, — и толпа ревет.
