Сьюзен Хилл - Туман в зеркале
— Какое зрелище! — Он снова пришел в движение, возбужденно подпрыгивая.
Было холодно, и мы начали спускаться с моста.
— Мы прогуляемся вдоль реки. Отсюда мы сможем лучше разглядеть контуры зданий. И прекраснейшая из всех — часовня, — сказал Дансер с такой гордостью, словно все это принадлежало ему.
Я шел рядом с ним, смотрел туда, куда он показывал, и снова слушал его.
В конце концов я так ничего и не рассказал.
Он завершил наш тур рядом домов, расположенных позади «Дома школяров», перед которыми виднелись аккуратные палисаднички.
— Холостяки живут в пансионах или снимают комнаты на Главной улице, некоторые старшие наставники — в здании, выходящем на внутренний двор с галереей. Но… — он широким жестом распахнул парадную дверь, — мы, женатые мужчины, живем здесь!
В дверном проеме торжественно столпились детишки, маленькие копии доктора Дансера, такие же румяные, как он. Позади них стояла высокая молодая женщина с младенцем на руках. Мы переступили через порог.
— Хетти, моя жена — мистер Джеймс Монмут, наш гость. — Затем он протянул руку к младшим. — Эвелин — Айзек — Джефет и, — тут он подхватил ребенка из рук жены, — Гектор, — торжественно завершил он.
Меня проводили к нему в кабинет, молодая горничная принесла чай, детишек выпроводили. Это была уютная комната с окнами на лужайку, за голыми деревьями — кедрами и вязами — виднелись спортивные площадки. По стенам шли полки, уставленные книгами — главным образом, историческими трудами, в камине горел огонь. Письменный стол был завален грудами бумаг.
— У меня есть все, чего только может желать человек, и самое лучшее, Монмут, что я это знаю. Такой человек — счастлив!
В чьих-либо других устах это прозвучало бы нестерпимым самодовольством, но я мог лишь улыбнуться, испытывая еще большую симпатию к Дансеру, обезоруженный его невинной гордостью и умением радоваться жизни, своей работе, семье и своему положению.
— Вы, конечно же, останетесь на ленч, — сказал он, — хотя, боюсь, здесь будет шумное сборище. Однако они должны удовлетворить свое любопытство и расспросить вас обо всем, что есть под солнцем, а потом утихомирятся и оставят вас в покое.
— Это очень мило с вашей стороны, вы так гостеприимны, и я чрезвычайно признателен, но… — я поставил на место свою чайную чашку, — дело в том, что мне не терпится попасть в библиотеку, чтобы вы показали мне бумаги Вейна, и я мог бы сразу приступить к работе.
Дансер перестал вертеться на стуле. В комнате было тихо. Лицо его сделалось серьезным и озабоченным.
— Для этого еще полно времени, — сказал он.
— Нет, доктор Дансер, нет. Я не могу злоупотреблять вашим гостеприимством и слишком долго обременять школу своим присутствием.
— О, мы совершенно счастливы принимать вас, со-вер-шен-но…
— Тем не менее я хотел бы приступить к работе.
— Значит, вы к ней приступите. Я отведу вас сразу же после ленча.
Он встал и подошел к окну, сцепив руки за спиной. Откуда-то изнутри дома послышались приглушенные обиженные вопли, затем топот бегущих ножек. Смех, хлопанье двери.
— Я так понимаю, — спокойно сказал я, — что вы тоже собираетесь сделать все, чтобы удержать меня от работы, которую я предполагаю начать.
Он еще пару секунд постоял у окна, затем молча вернулся к своему стулу и снова сел, очень неподвижный, сдерживаясь, чтобы не бить ногой по полу.
— Что вы знаете о Конраде Вейне?
Я рассказал ему коротко и несколько устало — ведь я уже отвечал на этот вопрос.
— Ах, да-да, все это, путешествия, исследования — все это было, насколько мне известно, абсолютно нормально. Даже по-своему замечательно.
— Но тогда…
— Все это было уже гораздо позже, в конце его жизни. Это был эпизод, это не изменило ни человека, ни того, что было прежде.
Я ждал, пока он продолжит.
— Знаете ли вы, почему вы столь полны решимости удовлетворить ваше любопытство относительно этого человека, что в нем вас так зачаровывает?
— Нет, признаюсь вам, я этого не знаю, для меня это тайна, загадка. Но с тех пор, как много лет назад я впервые прочитал о нем в книге в библиотеке моего покойного опекуна, меня странным образом влечет к нему, и чары — потому что вы правы, это именно так — воистину никогда не иссякали, я чувствовал, что это все более и более меня пленит.
— Поддаться власти заклятия?
Я молча пожал плечами.
— Это сила, влечение, порожденное злом…
— Да бросьте!
— Да, зло. Были и другие, кто обнаруживал, что их к этому влечет — тянет как магнитом, словно бы они живут его жизнью. Конрад Вейн был злым человеком, Монмут, злым и порочным, и он обращал силу зла, ужасную силу, против других — невинных, наивных, незрелых, безрассудных. Я читал, и я слышал некоторые из этих историй и расследовал ради собственного удовлетворения. Этого было достаточно.
— И каковы эти истории? Что он такого делал?
— Он был воплощенной жестокостью — истории рассказывают об этом и о погублении невинных, как и о более обычных дурных человеческих свойствах — злобности, лживости, грубости, распутстве, порочности и коварстве. Это началось, когда он был ребенком, — нет, возможно, это началось сразу после — или даже до — его рождения, и в конце концов он был вынужден уехать за границу и, осмелюсь сказать, продолжал произрастать во зле среди других демонов.
— Поверить не могу, что мы говорим об одном и том же человеке — Вейне, великом исследователе, тонко описывавшем места, народы и их нравы… одиноком искателе приключений.
— Согласен. Из того, что я выяснил, у этого человека и впрямь были словно бы две совершенно противоположные натуры — Джекилл и Хайд, не иначе.
Я пытался осознать смысл сказанного Дансером. За окном черные дрозды клевали что-то в мерзлой траве. Небо за деревьями было почти серебряным. Чудесное утро. Чудесный день.
— Благодарю вас, — сказал я наконец. — Мне делали намеки и завуалированные предупреждения. Никто до сих пор не говорил мне правду.
Он улыбнулся и начал снова тихонько поерзывать на своем стуле.
— Итак, мне удалось вас остановить, — сказал он. — Я искренне рад этому. Теперь вы останетесь, чтобы насладиться ленчем.
— Нет, доктор Дансер, вы рассказали мне конкретные вещи, но это ничего не меняет, вы не остановили меня. Почему я должен останавливаться?
Его лицо было не столько серьезным, сколько печальным.
— Вы лишь еще более разожгли мой аппетит. Моя зачарованность не только не исчезла, но и обострилась.
Он застонал.
— Какой объект! — продолжал я. — Какие контрасты, какой обладатель экстраординарных противоречий — какие вопросы это поднимает! Я даже не знаю, с чего начать. Я не в силах поверить своей удаче. В результате я представлю публике портрет, исследование воистину редчайшего человека. — Меня самого восхищало то, что я говорил.
![Сьюзан Хилл - Женщина в черном [пьеса ужасов]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)