Сергей Арно - Живодерня
– Всем оставаться на местах! Руки вверх!! Стрелять буду! – почему-то добавил он неожиданно для себя, хотя стрелять ему было не из чего.
Парикмахер бросил на пол ножницы, поднял руки и отступил назад. Застигнутый на месте преступления, он с ужасом смотрел на ворвавшихся в подвал мужчин.
– Стой смирно, – посоветовал Илья Парикмахеру. – Не то! – Он показал железяку.
– Нахал, – негромко сказала мокрая женщина.
– Что? – не понял Илья, подходя и склоняясь над ней.
– Нахал, – повторила она и, выпростав из-под простыни руку, изо всей силы ударила Илью по щеке. – Из-за таких, как ты, человек работать не может. Стукач!
Сергей, стоявший у двери, молча наблюдал.
– Простите, мадам! – засуетился Парикмахер. – Давайте в другой раз. Видите, ко мне пришли из казенного дома товарищи. Я вас запишу…
Он взял со стола тетрадку.
Илья с горящей щекой отошел в сторону, начиная о чем-то догадываться. Парикмахер записал женщину на другой день, и она, прикрыв мокрые волосы шляпкой и унизив битого Илью уничтожающим взглядом, удалилась.
Илья, стоя у стены с трубкой в руке, чувствовал неловкость ситуации.
– Я знал, что вы когда-нибудь придете,-усталым голосом сказал Парикмахер, усаживаясь на диван, на котором три года назад застал его Илья спящим. – Но только зачем пугать клиентов? Извольте, я готов заплатить штраф. Где ваши бумаги?.. Только учтите – я ведь считаюсь психически неполноценным. Мне льготы никакие не полагаются? Ну хорошо. Давайте, давайте свои бумаги. – Достав из нагрудного кармана очки и надев их, замахал рукой Парикмахер.
– Какие бумаги? – спросил Илья растерянно.
– Как "какие"? Я ему говорю: "Давайте бумаги". А он меня спрашивает: "Какие бумаги?" Вы ведь, молодой человек, из налоговой инспекции, у вас бланки должны быть. Или теперь дубины вместо бланков выдают? – бросил он взгляд на железяку в руке Ильи.
– Ладно, папаша, расслабься, – вступил в разговор Сергей, садясь на стул в центре помещения. – Мы к тебе по другому делу.
– Как "по другому"? Так вы не из налоговой инспекции?
– Нет… Видите ли… – начал растерянно Илья, но Сергей перебил его.
– Нет, папаша. Нам тебя как классного мастера рекомендовали. Сказали, что лучшего парикмахера в городе не найти. Ты друга моего извини – пошутил он. Правда, Илья?
– Правда…
Илья пожал плечами, аккуратно ставя железяку к стеночке.
– А-то я завтра женюсь опять, а на голове черт-те что.
– Так вы не из налоговой инспекции, – бубнил озадаченно и радостно Парикмахер. – А то я жду их набега. Каждый день жду. Мне говорили, что они вот так же, как вы, приходят – с воплями. Ну раз вы стричься… – Парикмахер обрадованно поднялся с дивана. – Свадьба, говорите. Тогда я вас лучшим образом. Идите, молодой человек, мочите голову. Вон, под краном.
Парикмахер обмотал Сергея белой простыней и принялся за стрижку.
Обескураженный Илья кротко сел на краешек дивана, ничего не понимая. Что это тот самый маньяк-убийца по кличке Парикмахер, было несомненно. Ошибиться он не мог, но что сейчас происходит перед его глазами, тоже понять не мог. На всякий случай он пристально наблюдал за каждым щелчком ножниц, который мог оказаться для бесстрашного Сергея последним. Илья следил за острыми их концами, с молниеносной скоростью летающими над головой его товарища, щелканье сливалось в треск: "Чик-чик-чик…" Так же безостановочно говорил и Парикмахер.
– Пожалуй, по древности наша замечательная профессия может поспорить с проституцией. Первые прически, представьте, встречаются уже в Египте в пятом тысячелетии до нашей эры. В Древней Греции мастеров стрижки называли калимистрами. В средневековье представители нашего парикмахерского искусства были банщиками. Они же вырывали зубы и пускали кровь клиентам…
"Чик-чик-чик…" – стрекотали ножницы в его руке.
При последних словах Сергей, как показалось Илье, вздрогнул.
– Это называлось занятиями "малой хирургией". Из-за безнравственности профессии банщика (в то время, знаете ли, мылись одновременно оба пола) работу брадобрея считали "нечистой профессией". Вообразите себе, их сравнивали с могильщиками и палачами, им даже запрещалось носить оружие – тогда это считалось унижением. Не все, должно быть, знают, что из брадобреев развилась профессия фельдшера, что в переводе означает "полевой парикмахер". Так что от брадобреев пошла профессия врача. И долгое время вместе с врачами брадобреи участвовали, представьте, при вскрытии трупов.
"Чик-чик-чик…" – стрекотали ножницы.
Заслушавшийся Илья забыл следить за смертоносным инструментом в его руках.
– Но самый мощный расцвет парикмахерского искусства пришелся на правление достойнейшей женщины – Марии Антуанетты – в тысяча семьсот семьдесят четвертом году. Тогда парикмахеры требовали приравнять их даже к художникам…
– Скажи, папаша, – вдруг прервал его Сергей. – А почему ты – профессионал такого уровня – устроил свой салон в этом задрипанном дворике?
– Ох, молодой человек, – вздохнул Парикмахер. – Это тяжелая история, которую я не люблю рассказывать. Теперь ваша невеста будет любить вас во много раз больше.
Он снял с Сергея простыню.
– Да-а-а… Ты, папаша, настоящий художник, как при Марии Антуанетте, – рассматривая себя в зеркало, проговорил Сергей.
Парикмахер расплылся в улыбке.
– Я бедный парикмахер. У меня больше ничего нет, – сказал он. – Но я могу подарить вам на свадьбу эту прическу и не возьму с вас за нее денег, молодой человек. Ведь я тоже когда-то был женат.
– Слушай, папаша, тут по улице гоняет какая-то "скорая помощь". Сдается мне, что она парикмахеров вылавливает. Может, что характерно, взорвать ее, а? Это я в момент.
– Не надо, не надо! – замахал руками Парикмахер, усаживаясь на стул. – Это милейшие люди. Они тоже зарабатывают свой кусок хлеба, им тоже нужно кормить семью.
– Тогда я чего-то не понимаю, – сказал Сергей, садясь на диван рядом с Ильей и закидывая ногу на ногу.
– О друг мой. Это печальная история. Я расскажу вам ее, чтобы вы никогда не связывались с этими ужасными людьми. Даже если они будут предлагать вам очень много денег. Пять лет назад я работал у Китайца. Причем я стриг не только его, но и всех его людей. И я скажу, что я имел тогда хорошие деньги. Да, мы, евреи, любим хорошие деньги. Да, евреем быть страшно, но я уже больше ничего не боюсь: я устал бояться. Поэтому я говорю вам, что мы, евреи, любим хорошие деньги. А кто же их не любит?! И тогда я их имел. Но Китаец – человек нрава очень крутого. Терпел я много. Я терпел всю жизнь, поэтому я привык терпеть. Но Китаец…
