Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
К прыжкам готовились муторно и долго, отрабатывая на уличных тренажерах посадку и высадку из самолета, путаясь в ремнях и стропах, разворачивая и собирая в рюкзак распластанные по земле тела парашютов. Курбатов помимо военного инструктора был еще мастером международного класса, одержимым спортсменом, никому не дающим поблажек. Его бесила нерасторопность первогодков, он покрывал их толстым слоем отборного мата, словно «селедку под шубой» – жирным майо– незом.
– Если воздушный поток уносит в сторону, а тебе нужно вправо на аэродром, что ты будешь делать, Лечитель Баранов?
– Ээээ… вот этот веревка тянуть, командир, – блеял таджик.
– Вот этот веревка, епт, у тебя в трусах сраных, а ты должен управлять своим полетом левыми и правыми стропами! Гринвич, ублюдок, аналогичный вопрос! – давил прапор.
– Ну… тут правее, тут левее. – Родион тужился, обмотанный учебными ремнями.
– Правее-левее ты от мужа своей любовницы будешь уносить ноги. Как мы направление купола регулируем? – не унимался Курбатов. – Родственник, твою мать, ты уже покажи!
Илюша был самым прогрессивным на этих занятиях. Прапор ставил его в пример, не забывая при этом помыкнуть хлипким телосложением и рваной речью.
– Если красномордый Протейко наебнется на купол Родственнику и проскочит со своим парашютом сквозь его стропы, что будет делать Заика?
– Если его ку-купол при этом схлопнется, а запаска не откроется, обрежу ножом стропы П-протейко и буду удерживать в ру-уках его п-погасший парашют, чтобы спуститься с ним на з-землю, – рапортовал Илюша.
– Молодец, Хилый, выучил теорию! – Курбатов довольно потирал руки. – Только не наложи в штаны от усердия!
Илюша не мог дождаться полетов. И дело не в том, что ему хотелось утереть всем нос. С небом у него складывались особые отношения. Воздух был благосклонен к его тщедушному телу, принимал без оговорок, не требовал жертв, неимоверных усилий, давал шанс без предоплаты, глумления и насмешек. Илюша, хоть и обладал небольшим весом – семьдесят килограммов, – как-то быстро нашел с парашютом общий язык и даже стал его логичным продолжением. Соединение строп, колец, карабинов, креплений, а также жизнь самого купола была для него предельно понятной и простой, как йодная сетка на попе обколотого пациента. Он чувствовал воздушные потоки, ветра, облака, будто был тканью самого парашюта, переплетением его шелковых нитей, его кровеносной системой. Тренер ДОСААФ говорил, что такому невозможно научиться. С этой формулой в мозгу нужно вылезти из чрева матери. Просто быть проштампованным богом: «К прыжкам готов. Безусловно. Априори. Аминь».
Наконец в середине октября начались вылеты, которые постепенно усложнялись учебными задачами. Тот прыжок не был особенным. Курбатов уже успешно нашпиговал отряд знаниями, натренировал, как овчарок. Каждому выдали древний РД-54, в подсумках которого были распиханы противогаз, фуфловая граната, кружка-ложка и стандартный санпакет с набором противошоковых и противостолбнячных разноцветных шприцев-тюбиков. Абдуджамилову, как отрядному медику, выдали специальную аптечку с парой 10-миллилитровых шприцев, бутылем физраствора, нашатыря и ампулами обезболивающего. Задача казалась нехитрой. Высадиться над лесом, приземлиться на трехкилометровой поляне, якобы отравленной фосгеном, надеть средства спецзащиты и по компасу стянуться к командиру роты на пункт сбора. Из разных локаций самолеты должны были сбросить в воздух четыре отряда. С утра на аэродроме прапор ткнул пальцем в сторону полосатого, оранжево-белого, колдуна [2] и многозначительно произнес:
– Видали, как его хуярит? Направление ветра у земли переменное. Всем включить мозги и управлять парашютом, а не падать тупым говном в дырку сортира.
Десантура загрузилась в зеленый Ан-2 и расселась вдоль борта. Курбатов влез последним. Люк закрылся, мотор заревел, кукурузник разогнался и пошел вверх, нанизывая на облупленную морду редкие облака. Илюша горел от нетерпения. Он смотрел на лица «однополчан», наполненных взбитым в блендере коктейлем из страха и нежелания показаться «ссыклом». Родион был бледен. В отличие от брата, он ненавидел небо. Сила, тренированность, уверенность, спасавшие его на земле, здесь равнялись нулю, уступая место какому-то предательскому куску материи с лямками подвесной системы. Для Родика это был запутанный котенком бабушкин клубок, в котором не читалось никакой логики. Сидя на лавке, он рассматривал шнурки своих берцев и тяжело дышал. По воле прапора, Гринвич был первым.
– Первый поше-оо-ол, – рявкнул Курбатов, и старший брат со скрежетом поволок по тросу карабин вытяжного фала.
У Илюши в районе груди с таким же скрежетом будто оторвался тромб. Дурное предчувствие подкатило к трахее и застряло мертвой пробкой. Родион, бело-зеленый, сидел на корточках в проеме люка и тупо смотрел на свои ботинки.
– У меня шнурок развязался, – как-то странно, по-наркомански, произнес он.
– Пошшшеееоооол, – гаркнул прапор и пнул Родика в спину.
Брат вывалился, над спиной дружелюбно раскрылся стабилизационный парашют.
– Второй пошел, третий пошел, – Курбатов методично отсчитывал интервалы.
Илюша был предпоследним, и когда в ответ на рывок кольца над ним распахнулся шелковый купол, начал искать под собой «дуб» Родиона. Убедившись, что все парашюты внизу раскрылись, Илья спокойно выдохнул и стал в блаженстве спускаться дальше. Проплешина поляны была резко очерчена и хорошо видна на фоне кудрявого желто-бурого леса. Илюша свел носки, растопырил пятки и в образовавшийся треугольник между стопами следил за направлением полета. С восьмисот метров земля приближалась стремительно. Ближе к верхушкам леса ветер стал бешено метаться, то и дело меняя направление. Илюша натянул стропы, уменьшил площадь купола и выстроил горизонтальное движение в сторону поляны. Еще оставалось время полюбоваться пестротой планеты, как вдруг краем зрения он заметил под собой три парашюта, которые воздушным потоком неумолимо тащило в глубину леса. У одного из них, ближнего к кронам деревьев, беспомощно открылся запасной купол и начал закручиваться вокруг основного.
– Родька, дурак, не отключил запаску, – задохнулся Илюша и попытался поймать направление ветра, чтобы как-то приблизиться к падающему брату.
Родион не понимал, что стряслось с ним этим утром. Возможно, с вечера он отравился минтаем в столовке, возможно, впервые в жизни, находился под впечатлением дурного сна. Ему пригрезились любимые адидасовские кроссовки, которые прислал папин друг из Болгарии. Он будто потерял их в казарме и долго не мог найти, заглядывая то под одну кровать, то под другую. Наконец кроссовки сами пришли и остановились в двух шагах от тумбочки, едко хихикая. Родион понял, что сейчас поднимет глаза, увидит наглого Курбатова, и приготовился крикнуть: «Прапор – вор и ублюдок!» Но по факту в обуви никого не было. Из одной кроссовки росла оторванная нога с лоскутами растерзанных мышц. Родион заорал от ужаса, рев этот прорвал плаценту сна, выплеснулся наружу и разбудил соседей по казарме.
– Родь, ты че? – спросил его кто-то справа.
– Ногу свело, ерунда, – ответил он, вытирая со лба липкий пот.
В самолете его тошнило. Привкус минтая из желудка дотягивался до языка и вызывал омерзение. Он не помнил, как отделился от самолета, и не помнил, как раскрылся основной купол. Перед глазами плыли ночные кроссовки, земли не было видно. Ни о какой поляне с флажками мозг не сигнализировал. Очнулся только тогда, когда хлопком раскрылся запасной парашют и ветер неуправляемо потащил его в сторону леса. От жуткой турбулентности Родиона вырвало прямо на нагрудный РД. Шелковая система, завлекая вихрем в воронку, несла его на верхушки сосен. Сознание отключилось и вспыхнуло только тогда, когда правое бедро прорезала адская боль. Облеванный, обмотанный стропами, Родик попытался понять, что произошло. Над головой, накрыв ветви деревьев, полоскалась драная материя парашюта. Сам он, как шашлык на шомпол, был нанизан на сухой сук кривой сосны. Острая ветка пронзила ногу насквозь в районе паха. Дрожащими руками Родион нащупал в левом подсумке рюкзака санпакет и пятерней выгреб из него все тюбики-шприцы. В размытом, разодранном сознании попытался сконцентрировать перед глазами красный наконечник – противошок, вспомнилось из инструкции. Пробивая толстую ткань брюк, вколол в бедро лекарство. Через минуту сознание прояснилось, Родик освободил из ножен на груди нож-стропорез и попытался перерезать лямки. Мокрый от напряжения, он криво пилил лезвием капроновый шнур, то проваливаясь в темноту, то возвращаясь к свету. Наконец один из ремней лопнул. Под тяжестью своего веса Родик еще глубже просел раной на сук и вновь потерял сознание от боли. «Это конец, – шептали в черепной коробке адидасовские кроссовки. – Тупой, бессмысленный конец».
