Час ведьмовства - Райс Энн
Вот почему Майкл не только не оспаривал право Джудит принять решение, но, по сути, даже отстаивал его. Однако разве мог он предвидеть, что женщина, живущая с ним в роскоши и безопасности, женщина, на которой он готов жениться в любую минуту, стоит ей только согласиться… захочет избавиться от их общего ребенка?
Майкл умолял Джудит не делать аборт. Майкл как отец страстно хотел этого ребенка и не в силах был смириться с мыслью о том, что маленькое существо не получит ни единого шанса появиться на свет. Ребенку совсем не обязательно жить с ними, если Джудит этого не хочет. Майкл найдет для малыша достойное место где угодно. У него достаточно денег.
Он будет навещать ребенка один, втайне от Джудит… Перед его мысленным взором мелькали лица гувернанток, интерьеры частных школ… – словом, все то, чего у него самого никогда не было. Но гораздо более важно, что этот нерожденный ребенок – живое существо, в крошечных жилах которого течет кровь Майкла, и нет никаких разумных оправданий тому, чтобы лишить это существо жизни.
Доводы Майкла приводили в ужас и глубоко задевали Джудит. В тот момент она не чувствовала себя готовой к материнству. Ей предстояло вот-вот получить степень доктора философии в университетском колледже в Беркли, а у нее еще не написана диссертация. А ее тело не инкубатор для вынашивания ребенка с последующей передачей его в другие руки. Она не в состоянии вынести шок от самих родов и тем более от расставания с ребенком. А после ей придется жить с постоянным чувством вины. Непонимание Майкла особенно угнетало Джудит. Она всегда считала, что имеет право избавиться от нежелательной беременности. Образно говоря, эта уверенность была ее спасательным кругом. Теперь ее свобода, достоинство и сам рассудок оказались под угрозой.
Она твердила, что ребенок у них непременно будет, но… в свое время – тогда, когда его появление на свет окажется приемлемым для них обоих. Право дать жизнь человеку подразумевает выбор, и ни один малыш не должен рождаться, если его не любят и не ждут оба родителя.
Рассуждения Джудит казались Майклу бессмыслицей. Значит, лучше смерть, чем жизнь среди чужих людей? Как Джудит может чувствовать вину, отдавая ребенка на воспитание, и не испытывать угрызений совести, хладнокровно уничтожая его? Да, ребенок должен быть желанным для обоих родителей. Но тогда почему только одному из них предоставляется право решающего голоса в вопросе жизни и смерти нового человека? Они же не бедные, не больные, и этот ребенок не был зачат в результате изнасилования. Фактически они живут как муж и жена и, стоит только Джудит захотеть, могут официально зарегистрировать брак. У них есть возможность так много дать малышу – даже если ему придется жить в другой семье. Какого черта это крошечное существо должно страдать? Хватит говорить, что он еще не личность. Он на пути к тому, чтобы стать личностью, иначе Джудит не стремилась бы его убить. Да неужели новорожденный ребенок в большей степени личность, чем тот, что находится еще в материнском чреве?
Споры не утихали, аргументы с каждой стороны становились все острее и сложнее, от личных проблем они то и дело переходили к философским, но приемлемого для обоих решения не было.
Наконец Майкл в отчаянии предпринял последнюю попытку. Если Джудит согласится родить ребенка, Майкл уедет вместе с малышом навсегда – она никогда больше их не увидит. Взамен он сделает все, что Джудит пожелает, выполнит любые ее условия и требования… Умоляя ее, Майкл плакал.
Джудит ощущала себя раздавленной: он предпочел ей ребенка и теперь пытается купить ее страдания, ее тело и то существо, что находится внутри. Нет, она не в силах жить с этим человеком под одной крышей! Джудит проклинала Майкла за все, что он говорил. Она проклинала его происхождение, его невежество и более всего – его поразительную жестокость по отношению к ней. Он думает, ей легко было решиться? Но она инстинктивно чувствует, что должна прекратить этот жуткий процесс, должна исторгнуть из своего тела столь нежеланную новую жизнь, которая теперь впивается в нее, разрастаясь против ее воли и уничтожая любовь Майкла к ней и их совместную жизнь.
Майкл не мог больше ее видеть. Задумала уйти – пусть уходит. Он даже хотел этого – лучше не знать точный день и час, когда ребенка лишат жизни.
Майклом завладел ужас. Окружающая жизнь приобрела серый оттенок. Все вдруг утратило вкус и цвет, и мир словно охватило холодное металлическое оцепенение, в котором потонули все краски и ощущения. Он знал, что Джудит страдает, но помочь ей не в его силах. Откровенно говоря, его охватило непреодолимое чувство ненависти к бывшей возлюбленной.
Ему вспомнились вдруг монахини из приходской школы, награждавшие мальчишек шлепками, их цепкие пальцы хватавшие его за руку, чтобы втолкнуть в общий ряд, бездумная злоба и мелочная жестокость этих женщин. Разумеется, убеждал он себя, их нельзя сравнивать: Джудит – хорошая и заботливая женщина. Но в нынешней ситуации Майкл чувствовал себя столь же беспомощным, как и тогда, когда монахини – эти чудовища в черных одеждах – наводили порядок в школьных коридорах. Он словно вновь слышал стук их грубых, мужского фасона башмаков по натертому полу.
Джудит уехала, когда Майкл был на работе. Через неделю из Бостона пришел счет за медицинские услуги. Майкл отправил чек по указанному адресу. Больше они с Джудит не виделись.
После ее ухода Майкл долго оставался в одиночестве. Случайные связи никогда не доставляли ему особого удовольствия, но теперь сюда примешивался еще и страх. А потому Майкл очень редко позволял себе сексуальные удовольствия и стал крайне осмотрителен, не желая вновь пережить трагедию потери ребенка.
Он никак не мог забыть мертвого малыша, то есть, если быть точным, утробный плод. Не то чтобы он постоянно думал о так и не появившемся на свет ребенке (Майкл про себя называл его Малютка Крис, но другим незачем было знать об этом). Дело было в другом: нерожденные младенцы стали вдруг мерещиться ему в фильмах, которые он смотрел, и даже в газетных кинорекламах.
Кино по-прежнему играло значительную роль в жизни Майкла, оставаясь главным и постоянным источником знаний. В полутемном кинозале он как будто впадал в транс и неизменно ощущал некую внутреннюю связь между происходящим на экране и его собственными мечтами, его подсознанием, его непрекращающимися попытками понять окружающий мир.
И вот теперь Майкл обратил внимание на одну странность, не замеченную, похоже, остальными: на поразительное сходство кинематографических чудовищ с утробными младенцами, которых ежедневно лишают жизни в клиниках страны.
Взять, например, «Чужого» Ридли Скотта. Там маленькое чудовище рождается прямо из груди мужчины. Визгливый эмбрион начинает пожирать людей, быстро растет и тем не менее сохраняет свой необычный облик.
Или другой фильм – «Голова-ластик», где у обреченной на мучения пары рождается похожий на призрак недоношенный младенец, который кричит не переставая.
Майкл вдруг обнаружил, что в кинотеатрах полным-полно фильмов ужасов, где действуют эмбрионы: «Родственники», «Упыри», «Левиафан»… А эти жуткие извивающиеся клонированные существа, вылезающие из чрева в фильме «Вторжение похитителей тел». Решив как-то еще раз посмотреть этот фильм в кинотеатре на Кастро-стрит, Майкл просто не смог вынести кошмарную сцену и вышел из зала.
Одному Богу известно, сколько таких диких фильмов наводняют экраны Америки. Взять хотя бы новую экранную версию «Мухи». Разве там главный герой не приобретает в конце концов облик эмбриона? А «Муха-П» с ее сценами рождения и перерождения? Нескончаемая тема. Майкл вспомнил еще один фильм: «Тыквоголовый». Там огромный мстительный демон с Аппалачских гор вырастал из трупа утробного плода прямо на глазах у зрителей. Голова у этого демона так и осталась непропорционально большой, как у зародыша.
В чем же смысл всего этого? Едва ли он состоит в чувстве вины за содеянное – ведь мы считаем морально справедливым контролировать рождаемость. Скорее это отражение наших ночных кошмаров – плач о невинных младенцах, ставших достоянием вечности, так и не успев родиться. А может, это страх перед самими младенцами, которые хотят предъявить на нас – жаждущих свободы вечных подростков – свои права и сделать нас родителями? Дети ада!.. При мысли об этом Майкл против воли горько рассмеялся.
