Ята Петри - Второй
— Не знаю. Стала болеть сильно. Слабела с каждым днем, а после заснула и не проснулась. Я ее будил, будил…Умерла…
— Кто к вам ходил? Кто был у вас в гостях последние пару месяцев?
— Никто. Из собеса приходили, почтальон пенсию приносила. Мы бедно жили — не до гостей.
Второй задумался. Подошел к окну, посмотрел на улицу, постучал костяшками пальцев по подоконнику.
— Не было никого из посторонних — с длительными визитами? На пару часов.?
Старик развел руками.
— Да кому мы нужны были. Дети выросли, разъехались — только по праздникам теперь звонят, в гостях по полгода не бывают. Старые мы стали, болеть начали. У нас одни гости — врачи да медсестры. Вот все и посетители.
— Врачи? На днях приходили?
— Была одна медсестричка. Жене капельницы приходила ставить. Да, видно, поздно уже было лечить мою Машу.
— А вам она ничего не ставила? Уколы делать не предлагала?
— Нет. Мне зачем? Я хоть и старый, но пока на ногах. Только Маше. Медсестра хорошая, вежливая очень. Оксаночка зовут. Совсем не как современные девушки. Посидит с нами, иногда торт принесет или конфет. Маша «Красный мак» очень любила. Мы предлагали деньги за заботу. Но Оксана отказывалась — видно неудобно ей было наши стариковские копейки брать.
Как жена умерла, я первым делом Оксане-то и позвонил. Она пришла быстро — живет тут в соседнем доме, рядышком. Поддержала меня. Помогла в сборах. Договорилась со скорой и милицией. Очень хорошая девушка. Но в последнее время какая-то грустная стала. Похудела сильно. Жених, наверное, бросил. Но я не особо расспрашивал — неудобно как-то было.
— А после визита?
— А после мне плохо стало. Слабость такая. Сердце прихватило. Но оно и понятно. Столько нервов, волнений. Мы же с Машей почти 50 лет вместе прожили.
— А медсестра?
— Оксана? Обещала сегодня зайти. По поводу похорон помочь. Я же сам, почти. Сыновьям звонил, но никто трубку не брал. Мне помочь некому. Хорошо, хоть еще кое-какие сбережения были…
— Когда она должна прийти?
— Часа в три — у них в поликлинике первая смена до 14,00. Вот после смены сразу ко мне.
Мы со Вторым переглянулись. Пока все было понятно и без лишних объяснений. Очень реальная версия.
Второй попросил меня выйти в коридор и потянул на кухню.
— Посоветоваться надо.
Я, если честно, не понял, о чем советоваться. Тут просто подождать, и все станет на свои места. Тем более, не так много — часа три.
— О чем, Второй?
— О том. Я могу тебя отвезти в Берлогу и дождаться «паучиху» здесь самостоятельно — времени полно. И все вроде ясно.
— А если это не она?
— Значит, ошиблись. Такое бывает…
Я смотрел на него и не понимал. Второй, который заставлял меня идти по зараженному двору только затем, чтобы убедиться, что с его подопечными все в прорядке и Второй, убивающий без доказательств — это были какие — то совершенно разные люди.
— Что ты говоришь?! Ты же сам просил меня остаться, чтоб все знать наверняка, а тут вдруг в самый ответственный момент пытаешься от меня отделаться, как от путающегося под ногами щенка!
— И что? Я забочусь о твоей безопасности. А здесь будет опасно.
— А если она действительно ни причем., как ты поймешь, что она — это королева? Ты же не видишь ничего. Ты сам говорил, что она ничем не отличается от человека. Ты готов убить женщину, даже не задумываясь, что все может оказаться просто ошибкой?
Второй помрачнел. Я видел, как играют на щеках желваки, как глаза из светло — серых превращаются в стальные, как губы собираются в жесткую тонкую нить…
— Я забочусь о тебе! — выкрикнул он так, словно хотел ударить. — Не тебе указывать о чем мне задумываться и не тебе решать, что ошибка, а что нет. Я сам отвечу за свои ошибки.
Я слушал и понимал, что у него достаточно силы, чтоб просто скрутить меня в бараний рог, выпереть из квартиры, запихнуть в машину и живым грузом доставить в Берлогу. И я ничего не смогу сделать. И буду я сидеть в подвале под домашним арестом до тех пор, пока он или не разберется с этой ситуацией, или не убедится, что она не решаемая. Но зная Второго, я так же понимал, что нет для него нерешаемых ситуаций.
А после…После будет еще один дурацкий вечер, когда, возвратившись с задания, он напьется до чертиков и будет в пьяном угаре орать о том, что он не хотел убивать, но был должен это сделать.
— Погоди, Второй, послушай — я не знал, что говорить и как ему объяснить доходчиво, но говорить было просто необходимо. — Ты утверждаешь, что готов отвечать за ошибку. А зачем? Зачем совершать ошибки, если есть все, чтоб их не допустить. Понимаешь? Не надо брать на себя лишнюю боль и лишнюю кровь.
Он развел руками — как- то беспомощно, что ли… — Я не могу так рисковать.
— Как — так? Я буду стоять у тебя за спиной. Я просто посмотрю и скажу со стопроцентной гарантией — она это или нет. И все. Я не буду влезать в драку. У меня реально кишка тонка. Но если эта женщина окажется чистой, зачем напрасно брать на себя ее жизнь. Тем более, что если мы ошиблись? Надо же все будет начинать сначала. И что ты будешь делать в таком случае? Снова меня из Берлоги волочь сюда и убалтывать продолжить поиски?
Второй психовал. Я его в таком заведенном состоянии почти никогда и не видел. Вывести Второго из себя — это надо было обычно постараться. Наконец, решился.
— Хорошо. Остаемся. Ждем. Но если ты хоть на полшага высунешься — откручу голову. Пистолет проверь.
Он ушел к старику в комнату, а я так и остался стоять посреди кухни. Что-то в последнее время все разговоры только на кухнях и происходят. Как специально место придумали.
Зря Второй волнуется — я не собираюсь вмешиваться. Я не умею стрелять, работать ножом, я не могу выключит человека с одного удара. У меня хорошо только реально путаться под ногами получается. И еще «видеть».
Это сегодня Дар с утра как — то и не особо понадобился. Так, в несколько минут стало понятно. А вот когда в среду на прошлой неделе общая зачистка района была, вот тогда я чувствовал себя нужным и полезным. Потому, что кроме меня в команде никого «видящего» не было. Потому, что я один четко говорил, кто есть кто из попадающих на встречу людей. Потому, что ребята из карантинной службы не палили в кого попало.
Потому, что каждый из нас вернулся домой не с чувством горечи и разочарования от того, что все было напрасно, бессмысленно и от того слишком жестко и жестоко, а с чувством маленькой, но победы.
Когда я в первый раз пошел в патруль — я не понимал ни что делать, ни на кого смотреть. Я ходил совершенно потерянный за группой давно сработавшихся вместе солдат — иначе и не скажешь. В карантинной команде каждый чувствует себя на войне независимо от того, кто он и чем занимается. А я себя так не чувствовал. Я действительно не понимал ни важность, ни значимость. Я не понимал, зачем нужен. До первой стычки. До того момента, когда, вцепившись в автомат, орал благим матом и приказывал перенести огонь не на шедших в открытую атаку просто одурманенных людей, а на Прилипалу, затаившегося в развалинах старого, осунувшегося гаража. И когда его действительно нашли, и когда его уничтожили, и когда я увидел, как сжигают черный, почти сформированный кокон — вот тогда-то до меня и дошла вся важность. Я смотрел на перепуганных местных жителей, еще почаса бездумно шагающих в нашу сторону с битами и топорами, и думал о том, что, если б я не увидел главного виновника, этих людей просто не было бы. И никто не осудил бы санитаров. Никто бы не сказал и слова упрека. Но жертвы были бы просто напрасными. Они все оказались самыми обыкновенными людьми, просто обсыпанными с ног до головы спорами. Они были как под гипнозом или во сне. Никто не отдавал отчета в случившемся. И их надо было не пытаться убить, а постараться просто дезинфицировать обычной солевой смесью.
