Антон Грановский - Место, где все заканчивается
Когда шелест растворился, утих вдали, человек-зверь вновь сгорбился над Машей. Она почувствовала, что от незнакомца пахнет псиной.
Маша попробовала заговорить.
– Не… убивай…
Она осеклась. Неужели этот сдавленный, хриплый, невнятный, свистящий шепот сорвался с ее губ? Услышал ли ее этот человек?
Да, он ее услышал.
– Хант не убьет, – сказал он. – Ты уже умерла. Ты мертвая.
Зрение Маши сфокусировалось на лице незнакомца, оно обрело черты, и Любимова поняла, почему его называли Хантом. У мужчины были раскосые глаза. Кожа смуглая, обветренная, изрытая морщинками. Черные волосы неровно обрезаны; судя по всему, он стриг их сам.
Силы вновь покинули Машу, и она почувствовала, как проваливается в небытие.
…Горбун посмотрел на лежащую перед ним девушку. Она была красивая. Кожа нежная и чистая, волосы светлые, а брови – темные. Такие ровные и красивые, словно их нарисовали по линейке. Богиня Анки-Пугос – и та, появись она сейчас перед Хантом, не смогла бы выглядеть красивее.
Хант никогда раньше не видел таких красивых женщин. Впрочем, уже лет пять он общался исключительно с мужчинами – водителями грузовиков и охотниками за рухлядью, которые гордо называли себя антикварами и готовы были отвалить хорошую цену за какую-нибудь никчемную безделушку, вроде старой сломанной печатной машинки.
Продолжая разглядывать незнакомку, Хант высунул кончик языка и слегка поцокал.
Эта девушка была так красива, что казалась Ханту ангелом. Белокурые волнистые волосы, рассыпавшиеся по жесткой черной подушке, – просто ангельские крылья. Приоткрыв рот, горбун хрипло и тяжело задышал. Протянул руку и дотронулся дрожащими пальцами до волос пленницы. На лбу у него выступили крупные капли пота.
Словно внезапно опомнившись, Хант резко отдернул руку, негромко что-то проворчал на своем гортанном языке, отвел взгляд от лица девушки и вытер лоб рукавом дырявого свитера.
– Красивая, – сказал он сам себе. – Слишком красивая. Мертвая и красивая.
2
Глеб открыл дверь. На пороге стоял фотограф Петя Давыдов, давний и преданный друг Глеба. Невысокий, худощавый, рыжий и кудрявый. Очки в солидной черной оправе на курносом носу. На лице – ранние морщинки, свидетельствующие о большой, а иногда даже чрезмерной эмоциональности. Замшевая куртка сильно поношена, на кадыкастой шее – красный платок-бандана.
– Привет, б-братское сердце! – по своему обыкновению, чуть заикаясь, проговорил Петя.
– Здравствуй, Пьер!
Старые друзья обнялись. Глеб посторонился, впуская гостя в квартиру:
– Заваливайся.
Петя вошел в прихожую, окинул фигуру Глеба скептическим взглядом, задержался на его небритом, помятом от бессонницы и алкоголя лице.
– Скверно выглядишь, – резюмировал он.
– Угу. – Глеб стряхнул с рукава халата крохотное перышко. – Перебрал вчера малость… Топай в гостиную, Пьер, а я сделаю кофе. Не дерну сейчас чашку эспрессо – помру.
Глеб направился было в кухню, но фотограф удержал его за руку.
– П-подожди. – Он посмотрел Глебу в глаза. – Как ты?
– Нормально, – ответил Корсак.
– Есть н-новости о Маше?
– Пока нет. Ты проходи. А я сейчас.
Глеб отвернулся, чтобы друг не видел его изменившегося лица.
Пять минут спустя Петя Давыдов сидел в гостиной на мягком итальянском диване и выпускал дым, затягиваясь сигаретой так сильно, что его худые щеки превращались в темные ямки.
Глеб вернулся с подносом в руках. На нем красовались две кофейные чашки и бутылка коньяку. Журналист брякнул поднос на стол и объявил:
– Готово! Тебе кофе по-французски, с коньяком?
Петя помотал головой:
– Н-нет, брат. Я с утра не пью.
– Я тоже. – Глеб взялся за бутылку.
Давыдов с упреком смотрел, как Глеб доливает в свою чашку коньяк. Корсак уселся в кресло, сделал пару глотков кофе и закурил.
Глеб был рад видеть Петю Давыдова. Они дружили еще со студенческой скамьи. В ту далекую пору оба учились на одном факультете и делили одну комнату в общаге, пока «коммерческие дела» Глеба не пошли вверх и он не снял квартиру.
Петя Давыдов после окончания университета некоторое время преподавал, но потом бросил это безнадежное (главным образом, по причине заикания Пети) занятие и посвятил себя любимому делу – фотоискусству.
Была у Пети Давыдова одна особенность, отличавшая его от других людей. Он был совершенно, просто фантастически бесстрашен. И еще – Петя умел дружить так, как никто больше не умеет. За друга он готов был пойти в огонь и в воду.
Петя улыбнулся и сказал:
– Все б-будет хорошо, Глеб. Полиция ее обязательно найдет.
Глеб не ответил, лишь отхлебнул глоток кофе.
– Слушай, – вновь заговорил Петя, – тут через пару д-дней наши университетские собираются.
– Да, я слышал, – сказал Глеб, выпуская дым.
– Ты пойдешь?
Глеб мотнул головой:
– Нет.
– Зря. Наши ребята часто о тебе вспоминают. Особенно после того, как ты издал эту книгу. Кстати, как идут п-продажи?
– Нормально идут, – сказал Глеб.
Петя отпил глоток кофе, внимательно посмотрел на друга и спросил:
– Так зачем ты меня п-позвал?
– Затем, что ты – мой друг, – ответил Глеб. – И мне нужна твоя помощь.
Некоторое время Давыдов молчал, проницательно глядя на Корсака, затем улыбнулся своей задорной мальчишеской улыбкой и сказал:
– Я рад, что ты вспомнил обо мне. Но если хочешь, чтобы я был рядом, п-перестань валять дурака. Спиртное т-твою проблему не решит.
– Да ну?
– Точно тебе говорю. Напиваться тебе сейчас нельзя. Это будет п-проявлением слабости.
Глеб взглянул на друга с интересом:
– А по-твоему, человек всегда и в любых обстоятельствах должен оставаться сильным?
– Если этот человек м-мужчина, то да, – твердо проговорил Петя.
Глеб все смотрел на него, слегка прищурившись. Внешность Пети была обманчива и многих сбивала с толку. В трезвом виде Петя Давыдов выглядел таким же безобидным интеллигентом, как Шурик в фильме «Кавказская пленница». Но стоило ему выпить рюмку-другую текилы, и безобидный интеллигент превращался в храброго безбашенного рыцаря.
В подвыпившем состоянии Петя грудью стоял за справедливость и готов был незамедлительно ринуться в бой, если видел, что кого-то обижают или унижают.
Петя взял со стола бутылку и быстро поставил ее на пол, поближе к себе.
– Не сдавайся, – сказал Петя, глядя Корсаку в глаза. – Мужчина д-должен быть сильным! Он должен быть воином!
– Воином я бы себя не назвал, – сказал Глеб.
– Вижу, – усмехнулся Давыдов и поправил очки. – Единственная в-война, которую ты сейчас ведешь, – это война с трезвостью. Но давай поговорим о главном. Зачем ты меня п-позвал? Что я д-должен делать?
