Питер Джеймс - Алхимик
— Привет, — сказал он. — Я Коннор Моллой… мы вроде уже встречались?
— Доброе утро, мистер Моллой. — Она подчеркнула слово «мистер», словно бы напоминая ему о правилах, но в то же время давая понять, чтобы он не воспринимал их слишком серьезно.
Хозяйка кабинета показала ему на один из стульев перед ее столом, и он уселся, положив папки на колени. Он прекрасно себя чувствовал в ее обществе, и ему нравилось насмешливое выражение ее глаз. Он заметил у нее ямочки на щеках и почти безукоризненную белизну зубов. «Мисс Баннерман, — подумал он, — а вы действительно великолепны».
— Хотите кофе?
— Не откажусь, спасибо.
Она встала.
— Черного или с молоком?
— Без молока и без сахара.
Коннор с удовольствием смотрел на нее, когда она вышла из кабинета. Она была невысокой, не более чем пять футов и три дюйма, у нее была стройная фигура, и она держалась с такой раскованностью, которая убедительно говорила о чувственности. Когда она вышла, ему потребовалось время, чтобы вернуться мыслями к документам, которые он держал на коленях, и к вопросам, которые было необходимо задать. Затем он осмотрелся в поисках каких-то сведений о ней.
Это был весьма элегантный кабинет, залитый якобы естественным светом и обеспеченный техникой высшего класса, которая, впрочем, стояла по всему зданию. Здесь же имелись и кое-какие личные вещи, но их было немного: пара горшков с растениями на полу, фотография в рамке, на которой был изображен пожилой мужчина — он узнал в нем доктора Баннермана — с женщиной, выглядевшей как Монтана Баннерман в годах, и элегантный плащ «Берберри»,[11] висевший на крючке на двери.
Он посмотрел на потолок с его встроенными источниками света, панелями контроля температуры и уродливыми форсунками противопожарной системы и мрачно подумал, что же еще тут может быть скрыто.
«Да, она явно мятежница, эта молодая женщина, — подумал он. — Тут и вопросов быть не может. Просто ее нужно мягко уговорить; осторожно, осторожно ловите обезьянку». Он не мог отделаться от чувства, что если правильно разыграет партию, то получит могущественного союзника. У нее великолепное положение; в данный момент ее отец эффективно руководит всей программой генетических исследований «Бендикс Шер», и практически нет информации, к которой она не имела бы доступа.
Она вернулась обратно с двумя чашками, которые могли сохранять тепло.
— Боюсь, что на этом этаже кофе отнюдь не безупречен.
— Она мне это рассказывает, — улыбнулся Коннор, принимая чашку.
Монти уселась на свое место.
— Вы в группе патентов? Патентовед?
— Угу. Только я юрист по патентам… что-то вроде американского эквивалента.
— Откуда вы?
— Из Вашингтона. Бывали там?
— Да, — сказала она. — Несколько раз. Моему отцу довелось прочитать курс лекций в Джорджтаунском университете.
— Его я и окончил. Хорошее заведение.
— Мы уезжаем туда через несколько недель — ему предстоит рекламный тур в связи с его книгой. Она только что вышла в Штатах.
— О чем она?
— Ее название — «Генетическая бомба — холокост XXI века».
Он посмотрел на нее и осторожно попробовал горячий кофе.
— Не очень ли противоречиво?
— Очень. Но мой отец не может не быть противоречивым. Что далеко не всегда идет ему на пользу.
— Я заметил — читая его публикации, — что он не очень старается поддерживать нормы и правила, принятые в его профессии.
— Нет, он не старается.
— А вы?
— Я прилагаю все силы, чтобы он оставался таким же прямым и принципиальным.
— Вы не поддерживаете его точку зрения, что патентование ошибочно?
Она покачала головой, и Коннор заметил тень печали на ее лице.
— Мистер Моллой, мой отец — гений, но, как и многие гении, он не всегда осознает, что живет в реальном мире. Я понимаю его взгляды относительно распространения знаний, особенно по генетике, но искренне верю в систему патентования. Я верю в эту компанию — и чувствую, какие нам оказывают тут привилегии.
Коннор слегка упал духом, уловив искренность, с которой она говорила. Она отнюдь не старалась произвести впечатление.
«Дай мне время, — подумал он. — Дай мне время, и я заставлю тебя изменить мнение об этой компании. Обещаю».
17
Рединг, Англия. Вторник, 13 сентября 1994 года
Капли дождя шариками скатывались с блестящего капота маленького синего «ниссана». В салоне пахло лаком и политурой; виниловая поверхность панельной доски и крышка бардачка были отполированы до блеска, ковровые половички в машине отмыты с шампунем. В последний раз, когда Алан Джонсон сидел в машине своего тестя, он обратил внимание на ее убогое состояние: на полу валялись старые газеты, конфетные обертки, желтые клейкие стикеры. Должно быть, тесть специально прибрал в ней к похоронам.
«Дворники» описывали дуги по ветровому стеклу, но из-за слез, застилавших глаза, Алан видел только потоки дождевых струй. Теперь они стояли перед домом; в садике у крыльца поздние розы, которые так и не успели отцвести, клонились под тяжестью дождевой воды. Это были розы Сары; она поливала их, ухаживала за ними… и она никогда не увидит их. Она вообще больше никогда не увидит цветов.
Она ушла.
Мертва.
И не вернется. Никогда.
Всего пять часов, но уже начало смеркаться. Редкие пятна травы выглядели запущенными и заброшенными; кое-где среди них были вкопаны саженцы вишни, привязанные к кольям. Все окна были темны. Нигде не было ни проблеска света. Сара всегда внушала ему, как важно оставлять свет, когда ты уходишь из дому. Она вообще была практичной, куда более практичной, чем он. Она все покупала, оплачивала счета, следила за их банковским балансом и могла все организовать, когда они превышали его. Алан посмотрел на их дом. Ему едва исполнился год — уютный, современный, недавно обставленный. Сара выбирала расцветку, портьеры, мебель, кухонную утварь. Это ее стараниями дом был теплый и веселый — а теперь он выглядел темным и заброшенным. И пустым.
Господи, каким пустым он выглядит.
Алан повернулся к тестю:
— Вы пойдете со мной? Думаю, мне не под силу оказаться там одному.
— Конечно, конечно, — тихо сказал Губерт Уэнтуорт, выключая двигатель и ставя машину на ручной тормоз. Он откинулся на спинку сиденья. После хлопот этого дня он был измотан и с трудом сделал глубокий вдох. — Ты… м-м-м… можешь остаться со мной, если хочешь.
Алан покачал головой:
— Спасибо… мне надо… надо… — У него пропал голос. Ему надо было остаться наедине со своей печалью, но он со страхом посмотрел на дом, словно там его ждала пучина.
Лучше они вместе войдут туда. Он всюду включит освещение и тепло. Его охватила легкая паника, потому что он оказался не в состоянии четко представить себе Сару; ее образ продолжал ускользать из памяти, и он мог вспоминать ее только по частям: густоту волос, рисунок рта, цвет ее обнаженных плеч; для него даже оказалось проблемой вспомнить ее голос, вспомнить, как она называла его по имени… остались только отрывки слов. Она существовала для него лишь в виде отдельных фрагментов, как куски разбитой вазы на полу.
Он вытащил из кармана скомканный носовой платок, вытер глаза и высморкался. «О Господи, Боже милостивый, благослови мою дорогую Сару и дай мне силы все выдержать», — молча взмолился он.
Тесть резким щелчком расстегнул свой ремень безопасности и медленно извлек из машины грузное тело. Алан был благодарен за общество этого любезного журналиста, ибо он знал, какая печаль терзает и Губерта Уэнтуорта. Против их воли двое мужчин оказались связанными общими узами: много лет назад этот мужчина трагическим образом потерял жену. А теперь свое единственное дитя.
В памяти Алана продолжали гореть эти картины. Вот нож хирурга вскрывает тело Сары у пупка, и за скальпелем тянется полоса крови. Медсестры растягивают располосованную кожу, и хирург запускает в разрез руки в перчатках. А затем поднимает в воздух скользкое извивающееся существо, за которым тянется длинный белый шнур.
Их ребенок! На свет появился их ребенок! Бог все сделал правильно!
И затем молчание.
Нет. О Господи, прошу Тебя, нет.
Крохотное человекоподобное создание, облепленное влажными кровавыми потеками, трепыхалось, как рыба на крючке. Это была масса бесформенной плоти, пустая кожаная оболочка — ни носа, ни рта, только один глаз, косо всаженный в центр того места, где должен был быть лоб.
И — благодетельное забытье.
Машина остановилась у обочины. Во всех остальных домах горел свет, за окнами было видно мерцание телевизионных экранов; двое ребятишек на роликах гоняли по мостовой. Жизнь продолжала течь своим чередом, и, когда они подошли к входной двери, их обдало порывом холодного ветра с дождем. Дверь в доме была в стиле времен короля Георга, зеленого цвета, с медным дверным молотком — выбор Сары.
