Питер Джеймс - Алхимик
Обзор книги Питер Джеймс - Алхимик
Питер Джеймс
Алхимик
Есть единственная вещь сильнее, чем все армии в мире; это идея, чье время пришло.
Виктор ГюгоПролог
Израиль. Февраль 1991 года
Глубокая убежденность была единственным багажом англичанина.
Погруженный в свои мысли, он молча сидел на заднем комковатом сиденье дряхлого «мерседеса». В салоне такси пахло грязным винилом и сигаретными окурками.
Альфа и Омега. Эти слова звучали в голове, как старая мелодия, от которой он не мог отделаться.
Я Альфа и Омега, Начало и Конец, Первый и Последний.
Яхве.
«Ты больше не подонок», — безмолвно произнес он.
Кондиционер не работал. Он смотрел в открытое окно, за которым вот уже несколько последних часов тянулась одна и та же картина. Сухой раскаленный воздух ерошил волосы. Термометр в пластиковом корпусе, привинченный к приборной панели, показывал 120 градусов; каждые несколько секунд звезда Давида, подвешенная на цепочке к зеркалу заднего вида, издавала раздражающий звук «банг».
Порой снаружи до него доносились запахи пустыни; большей частью они несли с собой удушливые ароматы скисающего молока, приправленного солью. Они проехали через поселение, над которым витало зловоние сточной канавы, смешанное с ароматами мяса на гриле и жареных орехов. Ребятишки махали им вслед, но он не ответил.
Я встретил путника из древней земли.
«Шелли, — подумал он. — Ну да, Шелли». Он-то понимал. Шелли, Байрон; они знали этот секрет, они пытались проникнуться им, пытались жить им.
Порой и Дьявол джентльмен.
Он улыбнулся.
Через двадцать минут такси резко остановилось.
— Дальше пойдете отсюда, — сказал водитель. — Эта дорога… плохо.
Но для англичанина эта лежащая впереди дорога казалась ничуть не лучше той, что осталась позади: тот же шрам, прорубленный в ветровых песчаных наносах, усыпанных валунами и камнями, которые мерцали и колебались в горячем воздухе.
Он расплатился с водителем:
— Половину сейчас и половину, когда вернусь.
Водитель испуганными глазами посмотрел на горы, которые виднелись в конце шрама.
— Возвращайся, — эхом откликнулся он. — Завтра. Буду ждать здесь в десять часов. — Он уже переключил передачу, и с места рванул «мерседес».
Так англичанин остался один под синим металлическим небом, в уплывающих клубах пыли от уехавшего такси. Он поежился, чувствуя легкое сомнение, когда смотрел на розоватые, желтые и кремовые оттенки песков пустыни, на которых тут и там виднелись пятна масла, оставшиеся от прошедших войн.
Он проделал три тысячи миль на самолете и на такси. Теперь впереди лежала самая тяжелая часть пути, ему предстояло двигаться пешком до самого конца путешествия. И к новому началу.
Внезапно он испытал благоговейный ужас перед той силой, на встречу с которой пришел, и он знал, что таксист испытал то же самое, знал, что именно поэтому он отказался ехать дальше. Здесь лежала земля, на которой история оставила свидетельства истинности легенд, земля, где, по-прежнему скрытые от взгляда, лежали доказательства, которые искал весь мир, здесь, в горах, тайны оставались неприкосновенными в течение столетий. Тысячелетий. Или потерянными навсегда, как Ключица Соломона.
Он надел шляпу, вскинул на плечо небольшую сумку и двинулся в путь. Карты у него не было, но он знал, куда идти; ему даже не была нужна тропа, которая тянулась в той тени, что шла перед ним. Он и так все знал, ибо нечто тянуло его как магнитом. Влекло к цели его пути. К самой потаенной тайне мира. Его время пришло, и он был готов.
Легкий, как дыхание, порыв ветра коснулся его лица.
Он двигался строго на запад. Мысли приходили к нему, толпились в голове, теснились, словно в поисках места. Ему было открыто торжественное звучание, и он явился сюда, чтобы слышать, чтобы получать указания и подчиняться им. Чтобы обрести дар, который был выше всего остального. Моисей вел детей Израиля через пустыню. Теперь его тоже ведут через ту же пустыню, он идет по стопам времени и скоро встанет на плечи гигантов. Нагорная проповедь прозвучала с одного из тех склонов, что лежат впереди. История христианства родилась на этих россыпях песка, что покрывают пространство.
Силикон появился из песка. Из двух горсточек пыли явился Большой Взрыв — Создание всего и вся. Из нескольких гранул песка возник силиконовый чип. Химия. Химия повсюду. Теперь вы можете пользоваться компьютером, который меньше песчинки. И я покажу тебе нечто иное. / По утрам твоя тень побежит за тобою, / Или вечерами она встанет, встречая тебя; / В горсти праха я покажу тебе страх.
Ровным шагом, не спотыкаясь, он шел около двух часов, миновав несколько гуртов овец и коз, которых пасли бедуины в потрепанных черных и белых накидках. Он все время готовился к тому, чему его учили. Открывать каналы. Он обливался по́том, который пропитывал его белую шелковую рубашку, и она липла к коже; под мышками льняного пиджака проступали большие темные пятна. Он всегда носил костюм с галстуком, и ничего иного надевать ему не приходилось. На горизонте, как мираж, прошел караван верблюдов, но он был настолько погружен в себя, что почти не заметил их.
«Альфа и Омега», — думал он. Когда он шел, эти слова звучали у него в голове, как мантра. Альфа и Омега. Он улыбался; это давало ему силы, отгоняло страхи, которые он испытывал с каждым шагом, если ему казалось, что шаг неверен, до ужаса неверен. Об этом надо было думать раньше. Он остановился глотнуть воды из бутылки, которую нес в сумке, и пошел дальше.
Теперь горы были куда ближе. Он мог видеть крутые песчаные склоны, которые тенями поднимались к небу, и всем своим существом чувствовал чернильную темноту пещеры, которая властно звала его к себе. Но теперь он испытывал не страх, а только растущее возбуждение. В небе высоко над головой описывал круги одинокий стервятник, а где-то невидимая птица издавала одинокие крики, которые напомнили ему голос чайки.
Солнце начало опускаться за пики горных вершин. Тень перед ним удлинилась, и в первый раз с начала восхождения он почувствовал усталость. Теперь здесь не было ни тропы, ни придорожных знаков или отметок; не существовало никаких примет того, что когда-то тут был человек, — только растущая крутизна каменных стен, которые поднимались перед ним и обрывались в долину у него за спиной.
Наконец, продолжая бесконечный подъем, он увидел над собой неподвижную, как статуя, сидящую фигуру. Молча остановившись рядом, он отогнал привязанную козу. Они здесь были; он оказался в нужном месте; он упрекнул себя за секундные сомнения, а затем с новой энергией ускорил шаги.
Он прошел по узкому уступу, слева от которого гора резко уходила вниз; из темного зева пещеры навстречу ему вырывался влажный холодный ветер. Сидящий человек не шевельнулся, когда он подошел, не повернул головы, а просто смотрел вперед, на узкий вход в пещеру, которая на мили уходила в угольно-непроглядную черноту; он был так же неподвижен, как деревянный кол, к которому была привязана его коза.
Облаченный в грязную, некогда белую галабею,[1] козопас был тощ, как скелет; у него были семитские черты лица, которые в этом регионе могли принадлежать и еврею, и палестинцу. Его маленькие черные остекленевшие глаза были лишены какого-либо выражения.
Англичанин внимательно присмотрелся к козопасу. Ему было примерно около двадцати лет; он лично избрал бы кого-нибудь помоложе и покрепче, но и этот справится, прикинул он. Не сделав попытки познакомиться, он прошел мимо него в темноту пещеры.
В слабых отблесках света он разглядел пятиугольник, аккуратно, как на надгробии, вырезанный на каменном полу, и резной каменный стул, который, как трон, стоял в его середине. Он опустил сумку на пол и, как ему было сказано, сел на этот стул, сложил руки на коленях и не менее часа сидел так, медитируя.
Когда он снова открыл глаза, первые лучи заходящего солнца пробились сквозь отверстие пятиугольного магнетита, который висел под сводом пещеры. Через несколько минут стал виден и слепящий шар солнца, но англичанин, храня молчание, заставлял себя смотреть на него.
Солнце опускалось книзу прямо за спиной козопаса, и казалось, что он впитывает в себя весь его свет. Англичанин не видел ничего, кроме его мерцающего силуэта на фоне неба. Затем из пещеры стремительно хлынула темнота.
Англичанин терпеливо ждал, словно время для него остановилось, ждал, пока в памяти не возник сигнал, — и тогда он начал произносить слова заклинания, которое он учил, повторял и произносил каждый день в течение двадцати лет.
Они были где-то за ним, в темноте. Он не видел их, и они не издавали ни звука, но он знал, что они были там; все стояли в предписанном порядке, кроме того старика — он лежал на носилках, на которых принесли его. Спустя два часа он кончил произносить заклинание и последние отзвуки слов умерли.
