Елена Блонди - Хаидэ
— Нет, княгиня.
Из темноты подходили, становились рядом с Нартузом мужчины, к ним прислонялись женщины, держа на руках детей. И, качая головами на слова княгини, кивали своему вождю.
— Мы тойры. Спокон веку жили мы с матерью-горой и не оставим ее. А зима, ну что ж зима. Еще есть время вырыть землянки. Прокормимся. Вот ежели дадите скота на развод, то дело будет.
— Вам нужна теплая одежда, — сказал Нуба.
Нартуз кивнул, тыкая пальцем в стоящих сбоку женщин.
— У нас — умелицы. Спрядут даже худые сосновые шишки и выйдет царская одежа.
Глава 60
Ночь встала над степью, как становилась всегда, с начала времен. Накрыла дневной еще летний зной осенней ночной прохладой. И заскрипела уютными голосами сверчков. Из темноты, стоящей за кострами, сонно вскрикивали птицы, что-то шуршало в травах, таясь, когда от костра к костру, устало ступая, проходил темный силуэт. Ночь наплывала запахами усталых от лета трав, мешая их с запахом горящего хвороста, жареного мяса и распаренной в котлах каши.
Хаидэ сидела, вытянув ноги и привалясь к боку Нубы. Время от времени находила в темноте его руку и сжимала своей, проверяя — не исчез ли. Слушала Нара, говорила сама. Иногда падала в забытье от усталости и тут же вскидывалась, широко раскрывая глаза, в которых двоилось пламя костра.
Наконец, Нар, крякнув, велел Нубе:
— Тащи ты ее спать. Парни разбили княгине палатку. Стражу вам ставить?
— Нет.
Нуба поднялся, подхватывая княгиню, поставил ее, как тряпичную куклу. И подтолкнул, уводя в темноту. Нар покивал вслед. Пробормотал, гладя бороду:
— Оно как в прежде. Только волос у меня уже пегий.
В крошечной палатке Нуба встал на колени, развязывая тесемки на сапожках, что наспех обула княгиня уже после битвы. Ослабил застежки рубахи, и остановился. Раздевать не стал. Лег на бок, устроил щеку на ладони, слушая мерное дыхание спящей.
Не верил, что — вместе. В темноте пытался рассмотреть лицо, не видел и нагибался, чтоб уловить кожей дыхание. Затаивал свое, чтоб не разбудить. И, совсем устав, лег щекой на шкуру, закрыл глаз, вспоминая, как княгиня ходила к Теке, целовала сына и оставила его там, под скалой, где женщины тойров устроили свой лагерь. И Мелика, сына Ахатты и Исмы показала ему, тоже поцеловав мальчика в черную макушку.
Когда шли обратно, сказала мрачно:
— Вот наши битвы, черный. Рожать и растить детей. Куда вы без матерей, что рожают храбрых. Не будет их, не будет и племен.
— Ты устала, Хаи.
— Да. Очень.
Теперь она спала и он заснул рядом, на всякий случай положив руку на ее бок, чтоб чувствовать даже во сне.
Задолго да рассвета, когда вечерние звуки стихли, неясно отшумели ночные и умерли, уступая место пустоте безвременья — пропасти, через которую перекинут мостик из вечера в утро, дыхание женщины изменилось.
Она открыла глаза, глядя в неразличимую стенку палатки. И лежала неподвижно, перебирая воспоминания. Думала о странных словах Нартуза, что сказал ей, когда отвела в сторону и, таясь от всех, и в особенности от Нубы, попросила провожатого на южный склон, туда, где еще есть расщелины внутрь горы.
— Не уйду, Нарт. Без них. Я должна войти внутрь, за Ахатой и Убогом.
Они стояли далеко от факелов, но в лунном свете Хаидэ увидела, как густые брови тойра поползли вверх. Он дернул себя за бороду, как бы размышляя, что именно ответить. А потом, странно усмехаясь, сказал:
— Ну так это… оно же… да ты в уме ли, светлая? У тебя, что ли, нет глаз?
— Причем тут мои глаза?
Но он лишь махнул длинной ручищей, облитой голубым светом.
— Ты иди, княгиня, дела там свои решай, княжьи. Утром ежели схочешь, решим.
— Как я могу ждать до утра?
— А я сказал — иди! Ты никому, штоль, не веришь? Ну, баба, ну баба! Мне поверь. Ничего до рассвета не станется уже!
И она почему-то поверила ему. Кивнула и ушла, унося в памяти не слова, а это вот странное удивленное лицо и его недоверчивый взгляд. Вроде она говорила что-то совсем ненужное. А сам скакал по карнизу, смерти не боялся. Значит, не от опасности отговаривает…
За грубой шкурой слышался топот и негромкий говор издалека. Это Асет, поняла с облегчением Хаидэ, и одним камнем на сердце стало меньше. Вернулся сын советника Нара. Узнает сейчас о Силин, до утра просидит с ней. Горе. Но сам живой, и это радость княгине.
Нуба мерно дышал за спиной, широкая ладонь лежала на боку Хаидэ и она боялась пошевелиться, чтоб не разбудить своего мужчину. Лежать так, пока не изболится спина, решила она, и думать, думать, привыкая к мысли, что он рядом. Даже обнять его страшно, после стольких лет ожидания и ошибок.
Но все же — пошевелилась, медленно поворачиваясь на живот и привставая на локтях. Что-то тоненько дергало внутри, еле слышным голоском проговаривало невнятные слова. Просило и требовало.
Бережно убирая мужскую ладонь, нагнулась, касаясь ее губами. Спит. Правильно. Так и надо.
Встала на четвереньки и осторожно выползла из палатки к маленькому костру, который сонно мигал, подъедая остатки хвороста.
Небесная сеть тяжелилась гроздьями ярких звезд. Казалось, сейчас порвется, и они упадут, расцвечивая огнями черные травы. Сладкий запах чабреца волнами вставал над головой. И вдохнув до боли в легких, Хаидэ устроилась ближе к огню, напротив освещенного снизу серьезного лица Казыма. Он сидел, скрестив ноги, что-то делал, положив на колени кусок толстой коры. Тускло сверкало лезвие ножа. Сумрачно посмотрев на Хаидэ, положил нож на траву и протянул над костром дощечку с неровными краями. Она приняла, повернула к огню, разглядывая неровные линии. По белому исподу коры, вздымая тонкие ноги и топорща богатый хвост, бежал конь. Черными дырочками проверчены ноздри, глубокими штрихами наведены пряди гривы. Вольный, без седла и всадника.
— Полынчик, — шепотом сказала Хаидэ, — Полынчик. Мне так жаль, Казым.
— Что уж, — отозвался Казым. И после молчания добавил, будто и себя уговаривая, — что уж, воин был конь.
— Да.
— Этого нам нельзя, княгиня. И надо б сейчас бросить в костер. Чтоб сгорело.
Он прижал кору к груди. Глянул с вызовом:
— А не брошу.
— Нет. Не надо, Казым. Пусть он будет.
Мужчина кивнул, понурил голову, молча разглядывая запретный рисунок. И Хаидэ, переносясь в его душу, заболела сердцем, снова, как всегда и за всех. Пусть будет! Пусть бежит вольный конь Полынчик, вздымая пламень хвоста, будто осыпанного рассветной пыльцой по сизым прекрасным прядям. Пусть будет ее Ахатта, тощая девочка Крючок, что кинулась в скалу, не раздумывая — спасать своего мужчину. И пусть будет он, по-прежнему живой, с яркими синими глазами, и русой лохматой башкой.
