Пол Андреотта - Очищение огнем
— Что случилось, Серж?
— Чем ты сейчас интересуется Берни? — спросил я. Вопрос казался мне чрезвычайно важным. Я обратился к Фернанду, составителю макета:
— У тебя случайно нет вечерней газеты?
— Только что принесли последний номер, — сказал он, протянув мне «Франс Суар».
Я начал читать колонку за колонкой и на третьей странице нашел то, что хотел, — это была настоящая удача. Сложив газету, я бросился к стеклянной кабинке, в которой обитала Сюзанна, секретарша Берни.
— Шеф один?
— Можешь зайти.
Берни правил рукопись. Это занятие всегда выводило его из себя. «Все приходится делать самому».
— Ты видел это'? — спросил я, бросая перед ним заметку. Она называлась «Героин опять убивает». История о подростке, покончившем с собой на пляже у Перпиньяка. Довольно заурядная история, но я знал — и делал ставку именно на это, — что тема «Юность и наркотики» была у нас самой ходовой последние три недели.
— Парню было всего восемнадцать, — продолжал я.
— Я знаю.
— У него, наверное, были отец, мать, девушка. Как он дошел до такого состояния?
— А мне что прикажешь делать с этим?
— Ты удивляешь меня, Андрэ. У тебя есть дети?
— Да, — сказал он, даже не поднимая головы, — сын, 15 лет.
— Несмышленый, легкомысленный и такой беззащитный. Все вечера с мечтательным видом что-то наигрывает на гитаре.
— Что ты пытаешься подсунуть мне? — спросил Берни, наконец взглянув на меня. — Мой сын играет на гитаре, но в остальном он шалопай, как и все остальные.
— Может, у него есть дневники?
— Что?
— Почему эти мальчишки убивают себя? Должна быть причина. Тут дело не в водородной бомбе и не в «потребительском обществе». Андре, этот парень из Перпиньяка интересует меня больше, чем все события в английской королевской семье (статья, которую правил Берни, называлась «Маргарет и К°»). Он для меня важнее тех, что разгуливают по Луне.
— Переходи к делу, — перебил Берни с явным раздражением. — Чего ты хочешь?
— Я хочу написать очерк об этом юнце, опросить всех, кто его знал, его учителей, родителей, друзей. Мне хотелось бы знать, что он читал, о чем мечтал, я хочу сделать то, чего до сих пор не делал никто, — понять. Хочу найти истину. Полный портрет. И я хочу показать читателям: это может случиться и с вашим сыном.
Кажется в глазах Берни появилась заинтересованность.
— И сколько времени тебе понадобиться?
— Дней десять, может, две недели. Он вытаращил глаза. Не давая ему опомниться, я пустил в ход тяжелую артиллерию.
— Уверен, ребята из «Кулис дю Монд» уже в'Перпиньяке. Но они проторчат там сутки и получат лишь то, что мы читали сотни раз. Черт возьми, Андре, давай посыплем немного соли на рану. Давай возьмем под защиту этих юнцов., В конце концов, это наш долг. Мы — единственная газета, которая может тут что-то сделать.
Я знал, что мой завершающий выпад достигнет цели.
— Две недели? О чем ты говоришь? Ты мне нужен здесь. Я собирался послать тебя в…
— Думаешь, я делаю это для забавы? Или ради выгоды?
— Тогда зачем?
— Андре… — я сделал очень серьезное лицо, — Однажды человек вроде меня говорит себе: «Неужели ты собираешься провести всю оставшуюся жизнь занимаясь чепухой?»
— Я говорю себе так с девяти утра и до девяти вечера, — возразил он. — И не теряю от этого сон. Постарайся уложиться в пять — шесть дней.
— Постараюсь, но обещать не могу, — Я снял телефонную трубку и подал ему. — Позвони в расчетный отдел, пусть мне дадут аванс.
— Когда ты хочешь поехать?
— Вчера.
Вечером, когда я собирал вещи, Ким спросила:
— Твоя поездка имеет отношение к тем бумагам, про которые ты говорил утром?
— Некоторая связь есть, — уклончиво ответил я.
Глава 9
Маленький городок пробуждался от мирного сна к едва ли менее покойному дню. Так было со времен средневековья, и, наверное, так будет всегда. Проехав всю ночь, я остановился возле фонтана, присел на край каменного бассейна и, как бы совершая очистительный ритуал, ополоснул холодной водой лицо и шею.
Я наблюдал за скрипучей телегой, поднимавшейся на холм Св. Михаила. Два огромных быка под ярмом смирно покачивали головами и помахивали хвостами, отгоняя мух. Впереди, немного сгорбившись и глядя в землю, шел человек в берете и с длинной палкой на плече. Я понаблюдал за женщиной во дворе, одетой во все черное, которая наливала из ведра в маслобойку теплое пенистое молоко и иногда покачивала бедрами, как делали женщины в течение сотен лет. Я думал о том, что ничего не изменилось и не изменится в запахах, которые доносились со всех сторон: кукурузы, сохнущей в амбарах, конюшен, где то и дело вздрагивали и били копытом лошади.
Но теперь я чувствовал, что за этим древним покоем скрывается нечто иное. Оно как будто скользило вдоль стен вместе с первыми лучами солнца, лежало незримой тенью на полях в полуденной тишине. Да, где-то был Враг, и потому лица людей приобретали новые морщины, тяжелый труд запряженных быков становился мучительнее и коровы в хлевах мычали трагичнее. Резкий запах конюшен вдруг показался мне тошнотворным.
Но я сказал себе, что этот день пройдет, как и предыдущие. Опять наступит вечер, и старики будут судачить у ворот, пытаясь немного оживить свои дряхлые тела. Когда похолодает, они встанут, пойдут в дома и задвинут тяжелые засовы. Придет другая ночь, как это было с начала времен и будет до конца. Лишь Черный Всадник на бешеном скакуне то тут, то там нарушит ее покой. Старый хронометр собора будет перебирать четки ночных часов. Стоит ему остановить это благословенное занятие, и они застынут и обрушатся с высоких башен на город, покрыв его тяжелой бронзовой мантией.
В этот момент я смотрел на высившийся впереди собор, как утомленный странник с лихорадочным, но светящимся надеждой взором. Великолепная постройка — словно огромный летучий корабль, надежно пришвартованная к земле своими легкими контрфорсами. Древний экзорцизм, запечатленный в камне. Меня непреодолимо влекло к нему.
Я завел машину и поехал вверх по холму, обгоняя телегу. Каждый мой жест обладал той дьявольской точностью, которая порождается смесью усталости и бодрости после бессонной ночи, проведенной в дороге. Я поставил машину в сквере и пройдя через большие двери собора, жалкий и одинокий, вступил под сумрачные своды с мольбой о спасении.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог различить перед высоким алтарем человека, одетого в черное с серебром и совершавшего странные движения. За его спиной стояли четыре старухи, также в черном, и бормотали невнятные ответы на его взывания. Слабо звякнул колокол. Словно скрежет зубовный, зазвучала фисгармония. Старухи нестройными голосами затянули «Dies Jrae…».
