Пол Андреотта - Очищение огнем
— Тереза.
— Тереза… — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.
— Нет, это исключено.
— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене? Я задумался.
— Нет. Если только она не похитила волосы.
— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
— Что вы имеете в виду?
— Допустим — я не знаку, — допустим, она написала вам.
— Она никогда мне не писала.
— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос:
— Запечатанный конверт!
— Зачем?
— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…
— Какой образ?
— Изображение… Что случилось?
Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
— Можно еще раз прийти к вам?
— Приходите, когда хотите, — ему пришлось опять повысить голос, потому что я был уже на лестнице.
Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте больших бульваров», — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то иной путь и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидело четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал туда-сюда перед дверью лифта.
— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема.
Я положил руки ей на плечи:
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Что вспомнить?
— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уикенда у Сторков.
— Ну и что?
— Я как обычно пошел и собрал почту.
Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка — примерно в четверть десятого, — я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь, и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.
— Ну? — повторила она.
— Там был один конверт. Большой коричневый конверт для тебя, раза в два больше обычного.
Она смотрела на меня открыв рот, пытаясь понять к чему я клоню.
— Да, — сказала она.
— Ты припоминаешь что-нибудь?
— Нет, но продолжай.
— На обороте конверта было пять печатей из красного воска. Одна в середине и по одной в каждом углу. Это меня особенно волнует.
— Почему?
— Ким, пожалуйста, постарайся вспомнить. Ведь это довольно необычно получать конверты с печатями.
— Не знаю. Что тут такого важного, дорогой?
— Сейчас не время об этом, — я почувствовал раздражение. — Мы никогда не получали таких конвертов.
— Нет, получали. Помнишь, как прошлой зимой Франсуа Патрис устроил свою средневековую вечеринку? Приглашения были в виде пергаментных свитков с восковой печатью и лентой.
— Я говорю не о прошлой зиме. Я…
— Я получаю тонны документов. Все пресс-атташе в Париже посылают мне свои материалы, надеясь, что я помещу их в газете.
— Что с тобой, Серж? Серж, послушай, у меня важная встреча. Это представители Брюстера, крупного лондонского дизайнера, и мне совершенно необходимо получить информацию для следующего номера. Он выходит во вторник.
Я поймал ее за локоть.
— Одну секунду. Ты разломила руками, не так ли?
— Ну ладно, — похоже, она смирилась с мои допросом. — Я сломала печати, что из этого?
— И ты не помнишь, что было внутри?
— Мы пошли по второму кругу, — сказала она. — Да, я помню.
— Что?
— Приглашение на приватный просмотр.
— Какой приватный просмотр?
— Не знаю. Я просто предположила. Это мне начинает надоедать.
— Что, если там не было ничего?
— Дорогой, ты, наверное, не в себе, ты просто действительно сошел с ума!
— Ты не поинтересовалась, откуда оно?
— Почему ты задаешь такие вопросы, Серж? Послушай… — искра иронии зажглась в ее глазах. — Будь у меня любовник, он не стал бы писать любовные письма, запечатанные воском. Почему ты спрашиваешь об этом?
— О черт!… Ладно, не обращай внимания. — И я нажал кнопку лифта. — Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я…
Мне хотелось сочинить хоть какое-то объяснение.
— Я должен был получить из провинции один важный документ для статьи. Мне показалось, что я по ошибке дал его тебе, и… Ладно, извини, забудь об этом.
— Мы сегодня идем в кино, дорогой?
— Нет, — сказал я, — мы обедаем дома.
— Ты заедешь за мной?
— Не улыбайся, — попросил я, заходя в лифт, — ради Бога не улыбайся.
Она наклонилась, когда лифт начал опускаться.
— Прими валидол, дорогой. Я просто… < Вернувшись к остановке, я долго не мог найти билет. Пришлось выгрузить все содержимое карманов на скамью. Наконец он нашелся, и через 20 минут я прибыл в офис. Мой ум был расслаблен, как после долгой беспробудной пьянки.
Невозмутимый Феррер возился со своими диапозитивами.
— Иди сюда, Серж, — позвал он и вручил мне увеличительное стекло. — Вот, посмотри.
Насколько я мог видеть, это были фотографии облаков.
— Большая гроза 15 октября. Я ездил в Брест по поводу той истории о пропавшем адвокате. Но больше всего меня интересовал Сен-Мишель. Смотри…
Гора Сен-Мишель выступала из тумана и волн облаков, из пустоты и моего кошмара, словно застывшая в небе каменная молитва. (Может, ей могла бы помочь вера в Бога?) — Но Берни этим не интересуется, — продолжал Феррер. — Хочу послать в «Имаж де Франс». Как ты думаешь, стоит?
— Я тоже не интересуюсь.
— Что случилось, Серж?
— Чем ты сейчас интересуется Берни? — спросил я. Вопрос казался мне чрезвычайно важным. Я обратился к Фернанду, составителю макета:
