Энн Райс - Пандора
А в самом центре Антиохии во всей своей красе высился храм Изиды!
Моя богиня! Изида! Входят и выходят ее последователи, причем в больших количествах, и никто их не беспокоит. В дверях – облаченная в лен жрица!! Храм был до отказа заполнен людьми.
Я подумала, что в таком месте я сбегу от любого мужа.
Постепенно я поняла, что на Форуме, в центре города, возникло какое-то волнение. Я услышала, как Иаков приказал людям побыстрее убираться с широкой торговой улицы в переулки. Носильщики побежали. Рука Иакова задернула занавески, и город исчез из вида.
По-латыни, по-гречески, по-халдейски выкрикивались новости: убийство, убийство, отравление, предательство. Я выглянула из-под занавески. Люди плакали, проклиная римлянина Гнея Кальпурния Пизона, они проклинали как его, так и его жену Плацину. Почему? Мне они не особенно нравились – но что же все-таки случилось? Иаков вновь приказал моим носильщикам поторопиться. Мы промчались в ворота и оказались в вестибюле просторного дома, по стилю и цвету схожего с моим римским домом, только намного меньше. Я видела те же самые украшения, перистиль вдалеке, группки рыдающих рабов.
Вскоре носилки поставили, и я вышла, очень озабоченная тем, что меня не остановили в дверях, чтобы, по обычаю, вымыть ноги. А волосы у меня расплелись и падали волнами.
Но меня никто не замечал. Я оглядывалась по сторонам, изумляясь восточным коврам, кистям в дверных проемах, птицам, распевающим в клетках – своих маленьких тюрьмах. Весь пол устилали ковры, наброшенные один на другой. Ко мне направились две дамы – судя по виду, хозяйки дома. «В чем дело?» – спросила я.
Они были одеты по моде, которой придерживались богатые римлянки, – расшитые золотом платья, множество браслетов…
«Умоляю вас, – обратилась ко мне одна из них, – ради вашего же блага, уходите! Идите обратно в носилки!»
Они попытались запихнуть меня в занавешенные носилки, но я, рассерженная таким приемом, сопротивлялась.
«Я понятия не имею, где нахожусь, – заявила я. – И не знаю, кто вы такие! Прекратите толкаться!»
Хозяин дома, во всяком случае человек, внешне определенно таковым являющийся, стрелой подбежал ко мне, по его щекам катились слезы, короткие седые волосы были взъерошены – похоже, он рвал их на себе от горя. Он разодрал свою длинную тунику и размазал по лицу грязь. Старик с согбенной спиной и массивной головой, с отвислой морщинистой кожей.
«Ваш отец был моим младшим коллегой, – сказал он мне по-латыни. Он схватил меня за руки. – Я обедал в вашем доме, когда вы были ребенком. Я видел, как вы передвигались на четвереньках».
«Нежный возраст», – быстро ответила я.
«Мы с вашим отцом учились вместе в Афинах, спали под одной крышей».
Женщины, охваченные паникой, зажимали руками рты.
«Мы с вашим отцом сражались вместе с Тиберием во время его первой кампании. Мы бились со злобными бледнокожими варварами».
«Вы проявили чудеса храбрости», – сказала я.
Мой черный верхний плащ упал, открыв всем неприбранные длинные волосы и простое платье. Никто не обратил на это внимания.
«Германик обедал в этом доме, потому что ваш отец упоминал обо мне!»
«Вот как? Понимаю», – ответила я.
Одна из женщин сделала мне знак забираться в носилки. Где же Иаков? Старик меня не отпускал.
«Мы были вместе с вашим отцом и Августом, когда поступили новости о гибели наших войск в Тевтобургском лесу, о том, что полководец Вар и все его люди убиты. Мои сыновья сражались бок о бок с вашими братьями в легионах Германика, когда он наказывал северные племена! О боги!»
«Да, действительно, потрясающе», – на этот раз вполне серьезно сказала я.
«Залезайте в носилки и убирайтесь!» – крикнула одна из женщин.
Старик схватил меня еще крепче.
«Мы сражались с безумным королем Арминием! Мы могли бы победить! Твой брат Антоний ведь не хотел сдаваться и уходить?!»
«Я… Не…»
«Выведите ее отсюда!» – закричал молодой патриций. Он тоже плакал. Потом вышел вперед и толкнул меня к носилкам.
«Убери руки, слабоумный!» – рявкнула я и дала ему пощечину.
Все это время Иаков беседовал с рабами, вникая в суть дела.
Пока седовласый грек всхлипывал и целовал меня в щеки, Иаков подошел и отвел меня к носилкам.
«Германика только что убили, – сказал он мне на ухо. – Все, кто был ему предан, убеждены, что убийство подстроил Тиберий через легата Пизона. Его отравили. Слухи разносятся по городу, как пожар».
«Тиберий, ну ты и идиот! – прошептала я, закатывая глаза. – Один трусливый шаг за другим!»
Я погрузилась в темноту. Носилки подняли. Иаков продолжал:
«У Гнея Кальпурния Пизона здесь, естественно, есть союзники. Все передрались. Сводят счеты. Калечат друг друга. Эта греческая семья ездила с Германиком в Египет. Уже начались беспорядки. Мы уходим!»
«Прощайте, друг!» – крикнула я старому греку, пока меня выносили из дома.
Не думаю, что он меня слышал. Он опустился на колени, не переставая проклинать Тиберия. Он кричал о самоубийстве и просил принести ему кинжал.
Мы снова неслись по улицам.
Я наискосок улеглась в носилках, тупо размышляя в темноте. Германик мертв. Отравлен Тиберием!
Я знала, что недавнее путешествие Германика в Египет очень разозлило Тиберия. Египет отличался от других провинций. Рим находился в такой зависимости от его зерна, что сенаторам нельзя было туда ездить. Но Германик: поехал – «просто взглянуть на реликвии древности», как говорили его друзья на улицах Рима.
«Это не более чем предлог! – думала я в отчаянии. – Где суд? Приговор? Яд!»
Мои носильщики бежали бегом. Вокруг кричали и рыдали люди:
«Германик, Германик! Верните нам нашего прекрасного Германика!»
Антиохия поистине обезумела.
Наконец мы оказались на узкой улочке, скорее даже в переулке, – ты знаешь, о чем я говорю: целую сеть таких улочек обнаружили на развалинах Помпеи в Италии. Из кувшинов на углах разносился запах мужской мочи. Из высоких труб пахло пищей. Мои носильщики на бегу спотыкались о грубые камни.
Один раз нас отбросило в сторону, когда в узкое пространство влетела колесница, ее колеса, без сомнения, сумели попасть в едва заметную среди камней колею.
Я ударилась головой о стену. Я буквально кипела от ярости и одновременно была крайне напугана.
Иаков попытался ободрить меня:
«Лидия, мы с вами».
Я с ног до головы закуталась в плащ и только одним глазом видела полосы света между занавесками, скрывавшими меня с обеих сторон. Рука сама собой легла на кинжал.
Носилки поставили на землю. Мы оказались в каком-то прохладном помещении. Я услышала голос отца Иакова, Давида, – он с кем-то спорил. Древнееврейского я не знала. И даже не была уверена, что он говорит именно по-древнееврейски.
