Бентли Литтл - Незаметные
Столик мы заказали заранее, еще за две недели, и нас должным образом усадили и выдали каллиграфически напечатанное дневное меню. Насколько я понял, выбирать нам не приходилось – нам предлагался дежурный ужин из нескольких блюд, и я утвердительно кивнул официанту, возвращая ему карту. Так же поступила и Джейн.
– Что будете пить, сэр? – спросил официант. Тут я впервые заметил карту вин на столе перед собой, и, не желая показаться таким невежественным, каким на самом деле был, я целую минуту его просматривал. Потом я поднял глаза на Джейн, прося помощи, но юна лишь пожала плечами и отвернулась, и я ткнул в одно из вин в середине списка.
– Очень хорошо, сэр.
Через пару минут принесли вино и первое блюдо – нечто вроде копченого лосося. В мой бокал упала капля вина, и я ее попробовал, как показывали в фильмах, потом кивнул официанту. Вино полилось в бокалы. И нас оставили одних.
Я посмотрел через стол на Джейн. Впервые больше чем за неделю мы ели вместе. Для этого были вполне уважительные причины: ей надо было навестить мать, мне – отвезти автомобиль к «Зирсу» на проверку тормозов, ей – позаниматься в библиотеке, но на самом деле мы просто избегали друг друга. Теперь, глядя на нее, я не знал, что ей сказать. Любая попытка начать разговор будет именно этим – неуклюжим поиском темы. Та общность, которая была между нами раньше, та естественность, которая была в наших отношениях, исчезли. До меня дошло, что я становился для нее таким же чужим, как для всех остальных.
Джейн оглядела зал.
– Действительно приятное место, – сказала она.
– Да, – согласился я. – Действительно приятное.
Ничего другого я не мог придумать, только повторить ее слова.
Сервис был великолепен. К нашему столу, очевидно, был прикреплен виртуальный взвод официантов, но они не нависали над нами, не создавали неловкости. Когда кончалась одна перемена, официант молча и умело уносил посуду, заменяя ее следующим блюдом.
Заканчивая салат, Джейн допила бокал, и я налил ей второй.
– Я тебе рассказывала про мамочку Бобби Тетертона? – спросила она.
Я покачал головой, и она стала мне излагать историю конфликта с чересчур заботливой мамашей, который произошел сегодня у них в детском саду.
Я слушал и думал, что, быть может, ничего страшного не происходит на самом деле. Может быть, я все это вообразил. Джейн вела себя так, будто все было нормально, все хороню. Может быть, я только вообразил пролегшую между нами трещину. Нет.
Что-то все же случилось. Что-то между нами встало. Мы всегда делились своими проблемами, всегда обсуждали все наши трудности в колледже или на работе. Я не был знаком с ее коллегами по детскому саду, но она их мне представила, как живых, я знал их по имени, и мне было небезразлично, что делается у нее на работе.
Но сейчас я блуждал где-то мыслями, пока Джейн вела свой рассказ о сегодняшних несправедливостях.
А мне ее день был неинтересен. Я отключился, перестал слушать. У нас всегда были отношения уравновешенные, отношения современные, и я всегда считал ее работу и ее карьеру не менее важными, чем свои. Это не была риторика, не то, чтобы я заставлял себя так считать по обязанности, – так было на самом деле. Ее жизнь была так же важна, как моя. Мы были равными.
Но больше у меня не было такого чувства. Ее проблемы стали ничтожно-мелкими по сравнению с моими.
Она трещала что-то о детях, которых я не знал и знать не хотел. Мне надоела ее болтовня, и я начинал злиться. Я не сказал ей о том, что меня не замечают, о своем открытии, что я – квинтэссенция среднего... но, черт побери, она же могла заметить, что что-то не так, и должна была меня спросить. Она должна была попытаться поговорить со мной, выяснить, что меня беспокоит, и попытаться подбодрить меня. Не должна была она притворяться, что все о'кей.
– ...сначала эти родители доверяют нам своих детей, – говорила она, – а потом они же пытаются нас учить, как...
– Мне не, интересно, – перебил я ее.
Она осеклась, моргнула.
– А?
– Мне глубоко плевать на весь твой детский сад.
Ее рот захлопнулся и искривился мрачной улыбкой. Она кивнула, будто случилось то, чего она ждала.
– Наконец-то, – сказала она. – Наконец-то ты сказал правду.
– Слушай, давай просто поедим с удовольствием.
– После этого?
– После чего? Мы что, не можем просто поесть и хорошо провести время?
– В молчании? Ты этого хочешь?
– Послушай...
– Нет, это ты послушай. Я не знаю, что с тобой творится, не знаю, что тебя последнее время грызет...
– А если попытаться спросить?
– Я бы попыталась, если бы думала, что от этого будет толк. Но ты уже месяц или больше живешь в своем собственном мире. Ты сидишь все время мрачный, ничего не говоришь, ничего не делаешь, только затыкаешь мне рот...
– Затыкаю тебе рот?
– Да! Каждый раз, когда я пытаюсь к тебе подойти, ты меня отталкиваешь...
– Я тебя отталкиваю?
– Когда мы последний раз были вместе? – Она смотрела на меня в упор. – Когда ты последний раз пытался быть со мной?
Я оглядел ресторан, чувствуя неловкость.
– Не устраивай сцен, – попросил я.
– Сцен? А вот захочу и устрою. Я этих людей не знаю и никогда больше их не увижу. Какое мне дело до того, что они подумают?
– Мне есть дело.
– А им – нет.
Она была права. Мы говорили на повышенных тонах и явно ссорились, но никто на нас не посмотрел и не обратил ни малейшего внимания. Я решил, что это из вежливости и от хорошего воспитания. Но голосок у меня в голове говорил, что это я создал какое-то силовое поле, делающее нас невидимыми для окружающих.
– Давай сначала доедим, – сказал я. – Поговорим об этом дома.
– Нет, сейчас.
– Сейчас я не хочу.
Она посмотрела на меня взглядом персонажа из мультфильма. В наигранном, преувеличенном изумлении на ее лице я увидел рождение мысли, озарения.
– Тебя больше не интересуют наши отношения. Тебя больше не интересую я. Тебя не интересуем мы с тобой. Ты даже не хочешь защищать то, что у нас есть. Все, что тебя интересует, – это ты сам.
– На самом деле это я стал тебе безразличен, – возразил я.
– Это неправда. Ты для меня значишь много и значил всегда. Но я для тебя ничего не значу.
Она смотрела на меня через стол, и от этого взгляда мне стало не только неловко, но и невыносимо грустно. Она смотрела на меня, как на незнакомца, будто она только что обнаружила, что меня клонировали и заменили бездушной самозванной копией. Я видел на ее лице ощущение потери, я видел, как она глубоко ранена и одинока, и я хотел броситься к ней и схватить ее руки в свои, и сказать ей, что я все тот же, каким был всегда, что я люблю ее и готов себя убить, если сказал или сделал что-нибудь, что сделало ей больно. Но что-то меня удержало. Что-то не пустило. Я до смерти хотел исправить то, что сломалось между нами, но что-то заставило меня отвести глаза и уткнуться в тарелку.
