Бенджамин Перси - Красная луна
— У меня для тебя послание от Сопротивления, — говорит Чоко гортанным голосом.
Чейз не успевает спрыгнуть со стола. Женщина-ликан вцепляется зубами и когтями в его икру. Он ударяет чудовище ногой и отбрасывает от себя. Пасть у Чоко вся в крови. В его крови. Нет времени осматривать рану, думать о последствиях. О заражении.
Губернатор падает со стола. Полотенце соскальзывает на пол. Чейз еле сдерживает глупое желание поднять его, прикрыть свою наготу и броситься к двери, позвать на помощь. Это же наверняка хорошо спланированное нападение. Значит, Чоко действует не в одиночку.
Ликан рычит низко, совсем по-звериному. Этот звук отдается в костях, словно бас, слишком громко пущенный через колонки. Чейз беззащитен как никогда — без одежды, без оружия, раненый. Боли пока нет. Он лишь чувствует, как теплая липкая кровь стекает по бедру, хлюпает под ногами. Уильямс, спотыкаясь, пятится. Нужно раздобыть хоть какое-нибудь оружие, что-нибудь, что можно швырнуть.
Он наталкивается спиной на стеклянный шкаф. Отступать некуда. Спину холодит вода из фонтана. Выдернув шнур из розетки, Чейз швыряет фонтан в ликана. Цветные камушки дождем сыплются на пол. Чаша летит прямо в Чоко, она вскидывает руки, но снаряд ударяет девушку точно в грудь. От воды волчья шерсть намокает и становится похожа на рыбью чешую.
Теперь они по разные стороны массажного стола. Страшные когти распарывают обивку. Чейзу во что бы то ни стало нужно добраться до сваленной в углу одежды, до ножа, оказаться на противоположном конце комнаты. От Чоко несет немытой промежностью. Говорят, это у ликанов из-за гиперстимуляции гипофиза.
Женщина сгорбилась, груди раскачиваются из стороны в сторону, руки тянутся вперед. Покрытое шерстью лицо почти не узнать. Издав невнятный гортанный рык, Чоко лезет на стол. Чейз бросается прочь, но едва не поскальзывается на камешках из фонтана.
Он почти успевает добраться до своей одежды, но тварь внезапно прыгает на него и сбивает с ног. На мгновение их тела сплетаются, словно в любовной горячке, оба тяжело дышат. Чоко проворнее, зато Чейз сильнее. Он обхватывает ее за шею и отползает к стене. Ликан бьется, но Уильямс не ослабляет хватку. Чоко пускает в ход когти, раздирает его предплечье, бедро, ребра — все, до чего может дотянуться. Чейз стискивает зубы, пытаясь не обращать внимания на боль, и свободной рукой шарит в поисках ножа. Выуживает пояс, расстегивает кожаный футляр.
Вот и нож. Чейз встречается глазами с собственным испуганным отражением в сверкающем серебряном лезвии. Заносит оружие. Женщина… хотя нет, не женщина — ликан, тварь — бьется и рвет его когтями, но силы ее на исходе, и в конце концов после нескольких взмахов ему удается всадить нож ей в грудь. Сначала клинок задевает ребро, а потом находит сердце.
Тварь испускает грозный рык, но Чейз не разжимает хватку, и постепенно рычание превращается в жалобное поскуливание. Он бьет ножом снова и снова. Еще раз, и еще. Хотя в этом уже нет необходимости: мертвое тело безвольно обмякло в его руках. Чоко не превратилась обратно в человека. Так бывает только в сказках. Она умерла зверем, зверем и осталась.
Сознание вот-вот покинет его. Комната кажется такой холодной, а Чоко такая теплая. Можно даже заснуть, держа ее в объятиях. Но Уильямс берет себя в руки. Сбрасывает труп, с трудом встает. Глаза застит серая пелена. Стараясь не глядеть на свою изувеченную руку, Чейз подбирает с пола полотенце и сооружает из него повязку. На белом хлопке тут же расцветают кровавые розы.
Окон в комнате нет. Дверь только одна — и вход, и выход. Ему не сразу, но удается придвинуть к ней шкаф. Чейз вспоминает, что старуха за стойкой смотрела на него весьма недружелюбно. А Чоко, видимо, действовала не в одиночку. Ему нужна помощь. Дрожащей окровавленной рукой Уильямс вытаскивает из кармана пиджака мобильник и звонит Буйволу. Рассказывает ему обо всем и просит поторопиться.
Глава 12
Несколько дней кряду Патрик планирует побег: выясняет, какие именно ступеньки скрипят, смазывает дверные петли, учится как можно более бесшумно заводить машину. А потом мать вдруг заявляет о своем отъезде. Национальная ассоциация риелторов устраивает в эти выходные конференцию в Портленде.
Она просит его днем съездить вместе с ней подготовить к продаже очередной дом, и ошалевший от радости Патрик даже не закатывает, как обычно, глаза и не вздыхает.
— Ну что же, можно и помочь.
Патрик Гэмбл лежит на диване и читает газету — статью о загадочной гибели владельца ранчо и по совместительству члена городского совета. Земля вокруг трупа была усеяна следами койотов. Но, если верить местному егерю, койоты редко так себя ведут, да и вообще на подобное не способны.
Диван кожаный. Кресло тоже. Вообще гостиная похожа на картинку из мебельного каталога. Дорогой ковер. Кованые светильники. Деревянные журнальные столики. Мать явно не бедствует.
Она застегивает сережку и несколько раз проводит гребнем по волосам. Волосы у нее густые и черные, только с левого виска спускается на шею витая серебряная прядка. От глаз веером расходятся морщинки, не очень заметные под слоем тонального крема. Возраст она умело прячет.
— Так ты поедешь?
— Ну я же сказал, что помогу тебе.
Когда мать улыбается, у нее на щеках появляются ямочки. Точь-в-точь как и у него самого. Патрик уже давно внимательно изучает маму, ищет сходство. С отцом-то они очень похожи. Во всяком случае, все так говорят. Тот же ястребиный нос, высокий лоб, тонкие запястья и торчащие из них лопатами огромные ладони, квадратные ногти на пальцах. Но и на мать он тоже похож.
Выходя из комнаты, она легонько тычет его гребнем в щеку. Патрик отмахивается:
— Прекрати.
Надо отдать маме должное: она старается всячески угодить сыну, чтобы тот чувствовал себя как дома. И Патрик ценит это: он, со своей стороны, пытается не замыкаться, отвечает на бесконечные вопросы, делает домашние задания за столом в кухне, смотрит вместе с ней глупые сериалы про смазливых докторишек.
Ему самому мелодрамы без надобности. В его жизни и так кипят страсти, лучше бы их было поменьше. Наверное, многие плаксы на его месте заперлись бы в комнате, а потом закатили истерику. Но каждый раз, когда у Патрика внутри натягивается струна и хочется швырнуть тарелку в стену, он вспоминает отца. Отец всегда говорил: нельзя себя жалеть.
Но кое-какие мелочи его все равно раздражают. Например, мать во время разговора вечно жестикулирует, размахивает руками и тычет в него пальцем. А еще она постоянно теряет крышки, буквально от всего: от бутылок с молоком, банок с горчицей и овсяными хлопьями. И выставляет странную температуру на кондиционере. Весь август в доме было двадцать три градуса, а теперь, когда стало действительно холодно, девятнадцать.
— Господи, — ворчит Патрик, — неужели нельзя один раз выставить двадцать один градус и жить так круглый год?
К тому же мама просто сдвинута на аккуратности. Может, например, буквально сдернуть с него рубашку, если увидит, что та мятая. Хватает тарелку прямо из-под носа: не успеешь доесть и поставить ее на стол, как мама сразу споласкивает ее и ставит в посудомойку. Когда они покупали джип, Патрик видел, что мать явно не в восторге от его выбора.
— Ты уверен? Может, лучше возьмем вот эту? — спросила она несколько раз, показывая на другие машины, аккуратные седаны.
Но спорить не стала, поскольку в тот момент сделала бы что угодно, лишь бы его порадовать. Потому и уступила — согласилась на потрепанный «вранглер».
У самой-то у нее белая «тойота». Такая чистенькая, что небо отражается, скользит рекой по гладкой поверхности. Машине уже несколько лет, а в салоне все еще пахнет так, будто она новенькая. Патрик вспоминает отцовский пикап: из сипящих вентиляционных решеток вечно сыплется пыль, на полу гниет картошка фри.
Мать вытаскивает из гаража переноску и ставит ее на заднее сиденье. Внутри трехцветная кошка. Она грызет дверцу и шипит на Патрика.
— Откуда у тебя кошка?
— Их раздавали бесплатно на заправке. Я взяла для одного своего друга.
Они едут через Олд-Маунтин, бывший фабричный городок. Теперь это место облюбовали богатые калифорнийцы, которые хотят состариться в тишине и покое. Мама рассказывала, что они покупают себе здесь дома и приезжают порыбачить, покататься на лыжах, горных велосипедах или верхом.
— Я перебралась сюда пятнадцать лет назад. Тогда население Олд-Маунтина составляло пятнадцать тысяч человек. А теперь знаешь сколько? Двести пятьдесят тысяч.
Это один из самых быстрорастущих городов в стране. Здесь довольно явственно заметна трещина между старым и новым.
Фабрики давно нет. Вместо промзоны — многоквартирные дома, кофейни, дорогие магазины, мощенная кирпичом набережная. Перекрестков почти не осталось — сплошные кольцевые развязки (у Патрика от них голова кружится).
