Алексей Филиппов - Плач Агриопы
- Вы нашли кого-то из моей команды? — вопрошал управдом.
- Пока нет. Но мы прилагаем все усилия, — отвечали ему.
- Это же возможно, — настаивал Павел. — В одежде каждого из нас — маячок. Просто отслеживайте сигнал — неужели это так трудно?
- Отключились все маячки, кроме вашего, — нехотя сообщили ему. — Возможно, были уничтожены. На Красной площади — давка. Наверняка есть жертвы. Их количество — мы пока даже не прогнозируем. Может, сотни…
- Моя дочь, Татьяна…. С ней всё в порядке? Я могу её увидеть?
- В порядке. Она не здесь. В другом модульном комплексе.
- Я бы хотел поехать к ней.
- Это невозможно.
- Тогда что мне делать здесь?
- Ждать.
- Чего именно?
- Мы не уполномочены обсуждать это. Вы появились в тревожное время. Когда ситуация разрядится, вами займутся. Ждите.
И Павел ждал. Тася тоже сперва ждала чего-то. Но её терпения хватило на полчаса. Через этот короткий промежуток времени девушка заснула. А Павел упрямо сопротивлялся сну, сам не зная, зачем.
Через час такого томления в конференц-зале народу прибыло. Прибыток оказался невелик — один единственный человек. Но эта персона странно нервировала Павла: едва появившись, принялась барражировать по залу, бросать на управдома, Тасю и Серго пронзительные взгляды. Павел, поначалу игнорировавший новичка, наконец, ответил ему: испепеляющим взглядом — на взгляд. Заодно оценил надоедливого: ничего особенного, высокий худощавый мужчина, лет сорока пяти, с аккуратной округлой бородкой и высоким «аристократическим» лбом, в сером вязаном свитере, с высоким горлом, и плотных чёрных джинсах. Такого легко было представить с гитарой, у костра, в турпоходе советских интеллигентов. Он, похоже, смутился, когда управдом зыркнул на него. И даже на добрых десять минут оставил суету, присел на высокий офисный стул в углу. Но затем, как будто набравшись мужества, снова вскочил на ноги и направился прямиком к Павлу.
- Прошу прощения, мы не знакомы, но я осмелюсь… — он вдруг сделал руку «лодочкой» и протянул её управдому, словно пытался поздороваться. При этом он сильно сгибал локоть и удерживал ладонь на уровне живота: может, боялся, что собеседник не ответит на дружеский жест; в итоге выходило нелепо и забавно. — Моё имя — Карп Власович Сотников, — представился он. — Я — ассистент профессора Струве. Мне сказали: вы виделись с профессором не далее, как сегодня утром. И вообще — были с ним… ну, понимаете… во всё то время… пока он… воображал себя другим человеком. Мне сказали — не разговаривать с вами без дополнительного разрешения. Но я просто хочу знать: профессор… он говорил что-нибудь… о работе?
- Я вас помню, — Павел и вправду вспомнил: свои мучительные раздумья, тысячу лет назад, когда начинавшаяся эпидемия казалась газетной уткой. Раздумья: звонить ли Струве, сдавать ли эпидемиологам больных Еленку и Татьянку. Сейчас ему это виделось именно так: он мог сдать, или защитить. Тогда Еленка была жива, а он, Павел, всё же решил довериться профессору. Набрал номер с визитки, которую вручил ему профессор в Домодедово — и услышал в трубке: «Струве — пропал, не объявился дома, не вернулся на службу». Да-да, Павел не сомневался: с ним тогда говорил вот этот, мягкий, с интонациями зануды, голос. — Я помню вас, — повторил управдом. — Мы общались по телефону. Но проблема в том… видите ли… Струве, каким вы его знали, — личность Струве — исчезла из этого мира одновременно с исчезновением его, как вашего научного руководителя, — из вашей реальности. Я, наверно, объясняю путано. Если проще: даже если бы вы были рядом с ним в то время, в какое был я, он бы ни слова не сказал вам об эпидемиологии. Зато вы бы узнали очень многое об алхимии — о тинктуре, о зелёном льве и красном льве.
- О льве? О каком льве? — Сотников наморщил лоб. Он взирал на собеседника недоверчиво: вроде, и желал отыскать в его словах крупицу истины, но не мог сопротивляться железному здравомыслию, говорившему: перед ним — сумасшедший. В итоге в его глазах блеснуло что-то вроде озарения, понимания: собеседник — слишком сильно пострадал в уличной заварушке; получил психологическую травму; не просто несёт бред, а имеет право на бред, ибо натерпелся.
- Красным львом алхимики называли киноварь, зелёным — мышьяк или свинец, — отчеканил Павел. Ему неожиданно сделалось противно находиться рядом с высоколобым. Рядом с этой ходячей деликатностью, осторожностью. Павлу пришёл на память Третьяков — всегда язвительный, злой, колючий. Но всё это и делало его живым. И не просто живым — рыцарем жизни, менестрелем жизни, фанатиком жизни. Третьяков и Овод — они были схожи. Павел поймал себя на мысли, что думает о Третьякове в прошедшем времени, как о мертвеце. Как об Оводе. А Сотников неловко заёрзал по полу: похоже, он полагал, что вызвал гнев собеседника некоей бестактностью, но не мог взять в толк, какой именно, и за что ему следует извиняться.
- Профессор Струве выступил с одной странной теорией касательно Босфорского гриппа, — зачастил высоколобый, словно решив искупить не явную вину объяснением, также туманным. — До сих пор она не подтверждена… нет убедительных доказательств… но профессор уверял, что может их предоставить… понимаете?
- Нет, — откровенно признал управдом.
- Я хотел сказать: понимаете, почему мне так важно знать, по какому… эээ… пути двигалась мысль профессора после того как он… эээ… выпал из академической среды? — вымучал фразу ассистент. — Конечно, я бы предпочёл пообщаться с ним самим, лично, — добавил он с неожиданной страстностью, как если бы хотел убедить Павла, что жизнь ментора для него куда дороже знания. — Очень бы хотел, но мне сказали: надо ждать… профессора ищут прямо сейчас… я жду…
- Что за теория была у Струве? — Павлу на миг сделалось интересно. Он был почти уверен: эпидемиолог промолчит. Но Третьяковский прищур, с каким управдом посмотрел на несчастного умника, спокойная уверенность Овода, с какою тот ожидал ответов на самые каверзные вопросы, — сделали своё дело. Всё-таки Павел не напрасно отирался рядом с глыбами. С истинно сильными мира сего. Всё-таки он поднабрался у них внутренней силы. Да так поднабрался, что Сотников, не сопротивляясь, сдался в секунду; пробормотал:
- Профессор считал Босфорский грипп — ретровирусом. Говорил: тот, как и все ретровирусы, использует для репликации своего генома механизм обратной транскрипции. Попадая внутрь клетки в ходе вирусной инфекции, ретровирусная РНК Босфорского гриппа превращается в ДНК. Понимаете? — ассистент глядел исподлобья, будто опасаясь, что Павел вот-вот побьёт его за непонятные ругательства.
