Елена Блонди - Хаидэ
— А чтоб без сердитых, значит, взглядов, так вы не можете?
Нартуз усмехнулся.
— А ты можешь? Да за наш разговор уже сто варак бы меня погрызли, эк сверкаешь глазом.
— Ладно. Это я так.
— Угу.
— Казым меня звать.
— Угу. Что делать будем?
— Не знаю еще. Но хорошо, что сказал, про варак-то. Думать надо.
— Тогда думай. А мне к дыре надо. Если что надумаешь, свистнешь ага.
Он вскочил, отряхивая руки. Казым тоже встал, с удивлением глядя, как улыбка шевелит бороду и зажигает глаза тойра.
— Да ты не пьян ли, парень? Вождь Нартуз?
— Не!
— У тебя тут бабы орут, там тириты. А ты вроде смеешься!
Уже уходя, Нартуз и вправду рассмеялся.
— А не помню я, дракон Казым, когда мужиком был. Всю жизнь баб валял, да пил винишко. Ну, игры всякие играли.
— Так смерть тут, Нартуз. Настоящая.
— Да пусть.
Он исчез за кустами, обрушив ногой слабо лежащие камни, и заорал гулко уже внутри пещеры:
— Вахун, дурья башка, экую дырищу пропустил. Иди, ворочай большие каменья, а тут пусть младшие встанут, позатыкают щели. Ночь скоро! Вдруг они полезут в темноте-то.
Казым прислонился к покатой колючей стенке, напряженно глядя на легкие пряди облаков, плавающие в послеполуденном небе. Что ж он один тут…
Внизу, в просторном подземелье, Тека брела по тропе, таща на руках Торзу и понукая мальчишек, что косолапили впереди. Сердце болело за Коса, и спиной она чутко прислушивалась, боясь услышать что страшное. А глазами зорко следила, чтоб Мелик и Бычонок не убежали в кусты. Мелик тут был, как дома, видно, не зря высокая мать его Ахатта бегала в гору каждую ночь. И Тека, когда мальчики начали ходить, время от времени выискивала их на тропинках медовой пещеры, куда они забирались следом за жрецами.
Она посмотрела на световой столб, который еле заметно окрашивался золотом уходящего на закат солнца, и передернула плечами. Сегодня им тут ночевать. А что дальше, и вовсе неясно. Про варак и мутов каждая умелица знала, но знания эти старые, пришли с начала времен, кто поймет, что в них правда, а что приплелось от пересказов. Говорили, вараки в свет не идут. Потому можно выскочить наружу и от острых зубов убежать. А если снаружи ночь? Пойдут ли вараки в открытую ветрам степь? Или останутся под защитой каменных стен и потолков? И еще вот про злые слова и мысли. Говорили бабки, плохое подумав про врага, можно вараку в него кинуть. Ну так оно и делается сейчас там. А еще говорили, после они уж кусают всех подряд, а все потому что плохих мыслей в каждом человеке полно. И варака скачет на плохое, будто на запах гнилого мяса. А может, скачут-то они просто на живых человеков?
Она ухватила Мелика за рубашку, останавливая его у размытого края текущего сверху света.
— Погодь. Ты погодь, сына. Глазки у вас сонные. Вон полянка, давай там и посидим.
Толкнула детей вперед и, оглядываясь на жужжащую пустоту, села у большого сутулого валуна, облегченно вздыхая, положила на траву Торзу и прижала к бокам повалившихся на мягкое мальчишек.
— Покушать если хотите, то плохо. Каши нет. Ничего нету. Чуть молока дам, но вас двое, да вон какие у меня большие цари, что вам с моего молока. А младший, его надо мамке, она накормит. Посидим. Может, поспите, а?
Замолкая и снова приговаривая утешительные слова, она прислушивалась к тому, что делалось в пещере. Ахатта исчезла, и где же теперь искать ее? Неужто пошла в совсем тайное логово? Неужто и ей — Теке, туда идти?
— Уж вы поспите, — поспешно повторила, — может и сама придет, мамка-то.
Обняла притихших детей за плечи и, покачивая, уставилась перед собой настороженными небольшими глазами, сведя широкие брови.
Хаидэ приходила в себя, чувствуя, как плавает отдельно от нее пустая легкая голова и тонкий стебелек шеи вот-вот порвется, отпуская ее в небо. Как пух одуванчика. В небо…
Открыла глаза, с усилием, казалось — если отвлечется, сами закроются снова. Небо? Оно такое… такое серое. С длинными полосами красного света. Небо?
Моргнула раз, другой. В серую пелену, закрывая странное небо, вплыли со всех сторон белые лепешки лиц, от одной протянулся к щеке плетеный канат, царапнул кожу холодным концом. Хаидэ широко раскрыла глаза, переводя их с одного лица на другое. Подняла слабую руку, шевеля пальцами. На лицах задвигались губы, блеснули затененные оскалы зубов. Кто-то что-то проговорил и все замигало в глазах. Нет, в ушах. Смеются…
Она вскочила, сжимаясь и выстреливая себя в разные стороны, отбивая рукой чье-то лицо, хватая белую косу и накручивая на сжатый кулак.
И осталась лежать, шевеля губами и переводя глаза с лица Ткача на лицо Видящего.
— Пора снять это тряпье. Теперь ей не нужна одежда. И не будет нужна никогда.
Она поняла сказанное. Чужие руки легли на горло и грудь, еще одна схватила щиколотку, стягивая штанину. Перестав рваться внутри, женщина притихла, холодно дожидаясь, когда силы на самом деле вернутся.
И вдруг все ползающие по ней руки остановились. Исчезли лепешки лиц, превращаясь в вытянутые, почти звериные профили.
— Теперь вас пятеро, белые пастухи.
Исчезли и профили, утягиваясь вверх, оставляя перед глазами складки белых одежд с истрепанными подолами. Хаидэ скосила глаза, стараясь не шевелиться. Силы возвращались, кровь толчками приливала к сердцу, прокатывалась через него, кидалась в руки и ноги, уже достигая кончиков пальцев. Надо подождать, чтоб вскакивая, не свалиться мешком.
— Я пришла к вам шестой, владыки. Нет, первой.
Хаидэ медленно повернулась на голос, вслед за мелькнувшими подолами. Приподняла голову, жадно глядя в узкую щель между стоящих к ней спинами мужчин. Каменный табурет, плоскость тяжелой столешницы. И над ней, еле видная в пространстве между плеч двух жрецов — смуглая щека, обрамленная черными прядями. Княгиня села, помогая себе руками, отползла к самой стене, прислоняясь к ней спиной. Согнула ноги, твердо упирая ступни в мягкий ковер.
Жрецы стояли, повернувшись к сиденьям. И напротив, положив руки на столешницу, сидела Ахатта, на месте жреца Пастуха. Темные глаза смотрели прямо и без страха. На худом лице бродила неясная усмешка.
— Ты? Ты посмела занять место белого Пастуха?
Видящий оглянулся на остальных, расхохотался, хлопнув себя по бокам. Жрецы послушно поддержали смех.
— Свернем тебе шею! — Охотник шагнул вперед и встал, оглядываясь на Видящего.
— Конечно, — согласилась Ахатта, — можете. Вы мужчины, хоть и растеряли силу в холе и лени, а я еще слаба телом. Но вы боитесь соединить свои мысли с моими.
Подняла руки над столом, раскрывая ладони. Обвела жрецов взглядом и усмехнулась уже открыто.
