Ольга Воликова - Городские легенды
И теперь на кладбище никто не придет. А жили в этих деревнях люди разные. И жили по-всякому. По-разному и умерли. Кто – совсем успокоился, а кто полежит-полежит, а там, глядишь, и встанет.
– А я читала, что зомби – это оживленные колдунами мертвецы. Они их оживят и используют для разных поручений. И живут зомби, только пока колдун или тот, кто их оживил, нуждается в их помощи. А надобность минует – назад отправляют. Эти нежити имеют жажду крови. А если зомби остался без контроля своего хозяина, то он непременно пойдет искать себе жертву, чтобы растерзать ее просто так. Так, выходит, они не сами встают?
– Ну, этих зомби, как ты говоришь, мало. Хотя встречаются. Колдуны есть еще. И колдуны всякие. Кто и с червоточиной. Вот и дают им приказ – вставай, мол! И те встают, делают свое черное дело и назад укладываются! Только я про вурдалаков тебе толкую. Эти страшнее и опаснее. Они сами встают. Эти выкапываются и беду несут. Боятся, конечно, поначалу. Кровь им нужна свежая, без крови они нежити. Загрызут кого, а люди на волков валят. Только не волки это. Они!!! Кладбищ-то заброшенных много! Уехали люди.
– Так люди же лучшей жизни искали, вот и бросали насиженные места, уезжали.
– А где она лучшая жизнь? Лучшую жизнь себе самому строить надо, а не думать, что кто-то ее подарит. Вот уехали они в город, дети их деревенской жизни уже знать не будут. Лошадь да корову только на картинке и увидят. А деревня… Она в детстве у каждого должна быть. Здесь настоящая человеческая душа рождается. Русская…
– Не любите город?
– Отчего же… и в городе люди живут. Только в городе душе простора нет, домами-муравейниками она зажатая, да и соблазнов для души там больше. Потому хлипкие душонки в городе чаще…
– И что же… они (я поняла, что не смогу произнести это слово) только в сельской местности встречаются?
– Как бы не так! – вмешалась в наш разговор Ольга, до сих пор молчавшая. – Разве только в селе жили злыдни и мерзавцы? Я вот была на городском кладбище. Так самые пышные надгробья у кого? Зайди, полюбопытствуй!
– Они на свои могилы камень кладут тяжелый и решетку чугунную почему? Все потому, – объяснил Фрол Матвеевич, – чувствуют, негодяи, не улежаться им спокойно. Вот они заранее и просят: закройте меня покрепче, придавите посильнее, чтоб не выбраться было!
Помолчав, добавил: "Да все равно ведь выбираются!"
И опять внимательно посмотрел на меня. И словно порожденный его взглядом, сам собой родился вопрос:
– А что, Фрол Матвеевич, не страшно вам – истреблять их?
– Страшно - не страшно… надо же кому-то это делать? Приходится страх пересиливать! Хотя, конечно, хорошего в этом мало…
Он замолчал, будто уже сказал мне достаточно. Во мне давно копошилось что-то такое авантюрное, навеянное журналистикой.
– Фрол Матвеевич, а мне нельзя с вами…ну, на охоту эту?
Он долго с интересом смотрел на меня.
– А ты в живого человека стрелять сможешь?
– В живого человека? Нет, не смогу, конечно! А что… они живые? На что похожие?
– Похожие на что? А вот на нас с тобой и похожие. Сперва и не отличишь. Только могильной сыростью от них пахнет. Да глаза у них белые, как пленкой накрытые. Я этот дух могильный за версту чую! И потом не бабское это дело – с нечистью схлестнуться. Так что никак не получится, дочка.
– А вы что же их – серебряными пулями? – припомнила я что-то давно прочитанное.
– Ими. Сам лью. Народ мне серебряные вещи приносит. На доброе дело жертвует. У нас дело такое – все своими руками готовить надо. Никому не доверять. От каждой мелочи жизнь зависит, а то и больше чем жизнь.
– А как же вы их угадываете? – спросила я. – Что это за чутье такое?
– Как? – его удивил мой вопрос. – Да душой, вот как! Ведь что есть душа наша, как не инструмент для распознания добра и зла. Тут главное – не чутье, а хватка. Почуять их мог бы каждый… если душа настоящая, не кирзовая! А уж у кого храбрости хватит – тот не уступит, сойдется с ними насмерть. Да и не один я такой. Вот на Украине жил некий старичок – в тех краях баловства не допускал. Только ветхий был. Должно быть, помер уже. Или загрызли его… эти. Зато, я вам скажу, на Урале есть молодец! В Чечне воевал. Он там порядок наводит. Но и его, случилось, покусали, он писал мне. Сейчас уже снова службу свою несет. Так что не один я.
– А узнаете как про них? Ну… про этих…
– А мне сообщают. Как узнают где могилка разрытая – мне весточку. Вот тогда ухо востро держи!
– А милиция что же?
– А что милиция? Ей только помощь. Один выстрел, и нечисть в пыль превращается, теперь уж навечно.
Мы замолчали. На языке вертелся вопрос, но я не решалась его задать.
Хозяин пристально глянул на меня, потом отрицательно покачал головой.
– Нет, никакой жалости быть не может. И сострадания тоже. Они и сами этого не ждут. Все они одного хотят – окончательной, последней смерти.
При жизни всякие мошенники, хапуги, жулики, грабители, и насильники – все они мечтают втайне о том, чтобы их поймали и покарали, что бы они ни натворили. Это хрестоматия. Нет в их душах ни любви, ни свободы, и одержимы души их черным стремлением к смерти. Ты про Чикатило слышала? Видела по телевизору, как он почти радостно рассказывал о своих преступлениях. Радостно! А радовался тому, что, наконец, поймали его! Так и все остальные.
И столько носят они в себе эту тягу к смерти, что случается, она обманывает их. Они восстают после смерти снова, чтобы опять нести людям зло. Но в самой злобе, в самой чудовищности их выходок есть знак. Они призывают: "Узнайте обо мне! Найдите меня! Уничтожьте меня, чтобы меня не было".
И у самого страшного оборотня все же есть капля надежды на то, что люди помогут ему, упокоят навсегда. Они боятся меня и ненавидят. Ненавидят люто за то, что со многими я покончил. И со многими еще покончу…
Он повернулся к окну и произнес сдавленным глухим голосом:
– Ну, а уж если промахнусь, положат меня на том вон склоне, под старым дубом. И ни холмика там не будет, ни знака, ни камня. Только трава будет расти, да желуди будут падать...
Некоторое время он сидел отвернувшись. Потом вновь обратился ко мне:
– А не пойти ли нам машину твою проведать? Тебе ведь еще дорога предстоит?
Я приняла слова Фрола Матвеевича как намек. Пора и честь знать – уходить. Мы поднялись, я попрощалась с Ольгой.
Я встала на крыльцо, рассчитывая, что хозяин пойдет запрягать лошадь, но он сказал:
– Пойдем пешком! Тут тропинка мимо родника, до дороги ходьбы минут десять.
Мы молча прошли по тропке через рощу, мимо источника, и вскоре вышли на проселок. Белого коня на косогоре уже не было. Только на дороге виднелся силуэт моей брошенной машины.
