Борис Акунин - Кладбищенские истории (без картинок)
Сразу было видно: это не просто профессионал, это настоящий виртуоз. Одно из самых захватывающих зрелищ на свете — смотреть, как работает Мастер, и не суть важно, чем именно он занимается. Пишет картину, рубит мясо, чистит ботинки — не имеет значения. Когда человек выполняет дело, ради которого родился на свет, он великолепен.
Крот подходил к помеченному колышками участку и некоторое время рассматривал его, слегка двигая кустистыми бровями. Бригада почтительно стояла поодаль, ждала.
Потом чудо-могильщик с грациозной небрежностью взмахивал киркой и делал на грунте несколько засечек. Рабочие брались за инструменты — и земля, даже самая каменистая или промерзшая, будто сама лезла на лопаты.
Бригадир стоял в стороне, покуривал. Его звали, когда нужно было выкорчевать корень или вытащить засевший под землей валун. Тогда старшой спрыгивал в яму, что-то подсекал, где-то подрубал, наваливался на рычаг — и готово. Паша ни разу не видел, чтобы бригадир возился дольше одной минуты.
Особенно понравилось Ленькову то, что земляных дел мастер обходился почти без слов. Хорош был и взгляд — тусклый, словно обращенный внутрь себя. Ясно, что не шустрик. Однако и не дебил — иначе не выбился бы в бригадиры.
Дальнейшая проверка подтвердила правильность выбора. Непьющий, языков не знает, географии тоже. Ему что Мадрид, что Нью-Йорк, что Париж. Сидит себе в гостинице, смотрит футбол или, если есть, порноканал. Зато ночью, на кладбище, с инструментом в руках — настоящий Паганини.
Такой вот напарник.
Тент из парашютной ткани был нужен, чтобы избежать ненужных осложнений. Если обходчику, в нарушение рутины, вздумается свернуть на Авеню Карет, куда выходит 89-ый дивизьон, он ничего не заметит, даже если протопает в пяти шагах от сфинкса. Крот и Некрофорус роют землю с противоположной стороны, да еще прикрыты тканью — такой же светло-серой, как памятник. Обнаружить их можно, только если приблизиться совсем уж вплотную. Но делать этого Леньков французу ни в коем случае не посоветовал бы. Однажды в Питере, на Волковом, сторожу вздумалось отлить на могиле камергера графа Опраксина, где как раз трудились Паша с Кротом. Увлеченный операцией Паша заметил поддатого кладбищенского аргуса, только когда тот тупо заматерился, глядя на сочащийся из земных недр свет. Леньков тогда растерялся, а Крот нет. Схватил беднягу сторожа за ногу, сдернул в могилу и один-единственный раз приложил чугунным кулачищем в ухо. Потом запихнул бесчувственное тело в крепкий, нисколько не прогнивший гроб, под бочок к его покойному сиятельству и аккуратно засыпал землей. От этого воспоминания у Паши до сих пор начинался нервный тик.
Поползав минуту-другую вдоль постамента, Крот достал из чемоданчика бур. Быстро сделал шурф вплотную к камню, посветил фонариком, кивнул. Под тентом было душновато, налипшая на сверло глина влажно посверкивала.
— Конечно, его произведения справедливо критикуют за позерство и любовь к дешевой эффектности, — стрекотал Паша, наблюдая, как специалист тихо жужжащей циркулягжой прорезает в земле прямоугольник. — Но какое волшебное сочетание звуков! Какие образы! Вот тебе четверостишье, из которого произрос весь Блок и добрая половина нашего Серебряного Века.
Стоит там женщина.
Бледна,
Пылают губы, словно пламень,
А сердце холодно, как камень.
Под фонарем стоит она.
Напарник вытер пыль с лица, сплюнул.
— Согласен, — развел руками Некрофорус. — Мой перевод хромает. В оригинале гораздо звучнее:
But one pale woman all alone.
The daylight kissing her wan hair,
Loitered beneath the gas lamps'flair,
With lips of flame and heart of stone.
Крот ловко подцепил целый пласт дерна и отложил в сторону. Когда закончит — поместит обратно, разровняет, и будет незаметно, что в могиле кто-то копался.
Теперь специалист заработал ухватистой титановой лопатой. Быстро, буквально на глазах, ушел в землю сначала по пояс, затем по плечи. Настоящий крот, подумал Леньков. Пашино дело сейчас было простое — утрамбовывать пирамиду выкопанного грунта, чтобы куча не разрасталась.
Вот донесся характерный скрип металла о камень — значит, Крот уже дорылся до основания и устанавливает домкраты, чтобы саркофаг не просел. С начала операции прошло меньше получаса.
Крот дернул Пашу за ногу. Это значило: пора.
Сглотнув, Леньков полез в черный квадрат. Сердце колотилось где-то в области горла, но ощущение было приятным — будто летишь с крутого спуска на санках.
Очутившись в тесном склепе, плечом к плечу с Кротом, Некрофорус втянул воздух столетней давности. Луч фонаря скользил по крышке гроба. Под сантиметровым слоем пыли (и откуда она только здесь берется?) вяло поблескивала лаковая поверхность.
— Бронзовые, — уважительно сказал Крот, потрогав пальцем фигурные болты по углам. — Супер.
И, не теряя времени, включил электроотвертку.
Зззик, ззик, — нудно запищала она, и болт проворно вылез из паза. Время от времени Крот останавливался, чтобы подлить масла, и снова раздавалось: зззик, зззик. Паша страдальчески зажимал уши — это напоминало ему звук бормашины.
— Угу, — махнул Крот.
Взяли крышку в четыре руки, осторожно отставили.
На всякий случай Паша нацепил пропитанный лавандой респиратор. Из старых могил, бывает, таким амбре шибанет, что всё рабочее место облюешь. Кроту-то ничего, он ко всякому привык.
Но при виде мертвеца даже напарника, мастера могильных дел, затрясло.
Оскар Уайлд лежал в гробу совершенно целый, нисколько не тронутый тлением. Черный сюртук расползся, уголки воротничка почернели, но широкий лоб мертвеца был чистым и белым, а на полных, несколько обвисших щеках даже розовел румянец.
Паша-то был к этому готов и довольно хихикнул — в кои-то веки нервы у него оказались крепче, чем у помощника:
Прекрасен рыцарь, что, сраженный.
Упал меж тростников,
И рой рыбешек возбужденный
Уж к пиршеству готов.
— Это про нас с тобой. Мы ведь готовы к пиршеству, а, Кротик?
— Чего это он? Чисто Ленин в мавзолее, — произнес специалист небывало длинную для него реплику.
— Необъяснимый феномен, зарегистрированный еще в 1909 году, когда останки переносили сюда с кладбища Баньо. Думали, остался один скелет, а классик всех удивил. Оказался нетленным, будто святой угодник. При этом умирал-то некрасиво. Когда испустил последний вздох, изо всех дырок полилось, даже из ушей. Очень неэстетично умер, для эстета. Может, потому и не прогнил, что вся дрянь сама собой вытекла? Ну, а что белый-румяный, это любовничек постарался, Бобби Росс. Подгримировал. Перезахоронением он командовал. Кстати, Бобби должен быть где-то рядом, его похоронили здесь же.
