Роберт Блох - Мистер Стейнвей
— Тогда пойдем, — сказала я, взяв Лео за руку. Он нахмурился. Я еще не видела Лео хмурым, и мне казалось, что ему это не свойственно. — Пожалуй, тебе лучше не ходить, Дороти. Я хочу сказать, что сначала его медленно поднимут по ступенькам, а потом мне надо будет поработать. Не забудь, что у меня зарезервирован билет до Бостона на следующую пятницу, а это значит, что в течение всей недели нам с мистером Стейнвеем придется по четыре часа в день шлифовать программу. Мы будем исполнять фортепьянный концерт Равеля для левой руки с оркестром[4] а мистер Стейнвей от Равеля не в восторге. И кроме того, он уезжает в среду утром, так что у нас и в самом деле не слишком много времени.
— Неужели ты возьмешь этот рояль с собой в турне?
— Конечно. Куда я, туда и мистер Стейнвей. Я не пользуюсь другим инструментом с тех пор, как мама подарила мне этот. Иначе я чувствовал бы себя не в своей тарелке и уверен, что это разбило бы сердце мистера Стейнвея.
Сердце мистера Стейнвея.
Вот, значит, кто мой соперник. Я посмеялась, затем посмеялись мы оба, и Лео отправился работать, а я вернулась в свою квартиру, намереваясь поспать, а может, и помечтать…
Около пяти я ему позвонила. Никто не ответил. Я подождала полчаса, а потом схватила подвернувшийся под руку легкий розовый шарф и понеслась к его дому, словно летела на облаке.
Дверь, как обычно — поскольку на Мысе Доброй Надежды у матери Лео был в буквальном смысле «открытый дом», и Лео к этому привык, — не была заперта. И, естественно, я воспользовалась этим, что бы на цыпочках прокрасться внутрь и сделать Лео сюрприз. Он представлялся мне всецело поглощенным работой, оттачивающим исполнение. Но мистер Стейнвей молчал, и раздвижные двери в его комнату были закрыты. А в передней меня ждал сюрприз. Лео опять казался мертвецом. Он лежал на здоровенной кушетке, и в сгустившихся сумерках от него исходило бледное — осмелюсь сказать, фосфоресцирующее — сияние. Глаза его были закрыты, уши не слышали, лицо казалось мертвым и застывшим, пока я не наклонилась и не почувствовала на своих губах тепло его губ.
— Дороти!
— Спящая Красавица наоборот! — торжествующе воскликнула я, взъерошив ему волосы. В чем дело, дорогой? Устал после репетиции? конечно, тебя не виню, учитывая… — Разглядеть, что он хмурится, мне света хватило. — Я тебя… напугала? — Это была фраза из фильма категории «Б», но она подходила к ситуации, словно взятой из второсортного фильма. Блестящий молодой пианист разрывается между любовью и карьерой, а миленькая юная особа препятствует поискам совершенства в искусстве. Он хмурится, поднимается, берет ее за плечи — камера в это время приближается вплотную — и произносит:
— Дороти, нам с тобой нужно серьезно поговорить.
Я была права. Ну вот, сказала я себе. Сейчас последует лекция о том, что искусство, прежде всего и что любовь и работу — даже после вчерашней ночи — не следует смешивать. Мне полагалось надуть губки. Иногда у меня это здорово получается. Но я предпочла подождать и приготовилась выслушать Лео.
— Дороти, что ты знаешь о Солнечном Даре Познания?
— Никогда о таком не слышала.
— Что ж, не удивительно. Эта наука не слишком популярна. Ни одна область парапсихологии не получила широкого признания. Но она действует, понимаешь? Действует. Наверное, мне лучше объяснить с самого начала, чтобы тебе было понятнее.
И он объяснил с самого начала, а я изо всех сил старалась понять. Говорил он, должно быть, больше часа, но уловила я не так уж много.
Солнечным Даром Познания поначалу заинтересовалась его мать. Судя по всему, основная концепция учения мало чем отличалась от йоги и некоторых других новых систем духовного оздоровления. Мать Лео экспериментировала почти весь последний год перед смертью — и вот уже четыре года, как Лео занимался этим самостоятельно. Транс являлся частью системы. Короче, насколько мне удаюсь понять, суть заключалась в концентрации — «но в концентрации естественной и не требующей усилий, вот что важно» — на своем внутреннем «я», для того, чтобы полностью «овладеть самосознанием». Следуя этой науке Солнечного Дара, можно было полностью и окончательно осознать собственное бытие, что позволяло наладить связь с внутренними органами, клетками и даже выйти на уровень молекулярной и атомной структуры. Ибо всё, вплоть до молекул, имеет определенную частоту колебаний и, следовательно, является живым. А личность — как сложное единство — достигает внутренней гармонии лишь тогда, когда поддерживает связь со всеми своими составляющими.
Четыре часа в сутки Лео работал с мистером Стейнвеем. И по крайней мере, два часа в сутки посвящал Солнечному Дару вкупе с «самоосознанием». Метод чудесным образом воздействовал на Лео и чудодейственно влиял на его исполнительское мастерство. Он был идеальным средством снятия напряжения, восстановления сил и обретения душевного покоя. И он вел к расширению границ познания. Но об этом нам предстояло поговорить в другой раз.
И как же я к этому отнеслась?
Честно говоря, не помню. Как и все прочие, я очень много слышала, но очень мало знала о телепатии, экстрасенсорной перцепции, телекинезе и тому подобных явлениях. У меня они всегда ассоциировались с образами из комедийных лент, где действуют ученые, психологи, бессовестные шарлатаны и легковерные старые девы, с длиннющими низками деревянных четок, которые они нервно перебирают во время сеансов.
Но когда об этом говорил Лео, я слушала совсем по-другому, я чувствовала глубину его убеждении, когда он — с искренней верой и горячностью утверждал, что лишь благодаря этим медитациям он сумел сохранить рассудок в первые годы после смерти матери.
И я сказала, что всё понимаю, что никогда не стану вмешиваться в распорядок его жизни и что единственное мое желание — жить для него и быть рядом с ним, когда бы он ни пожелал и где бы ни было мое место. В тот момент я и сама в это верила.
Верила, хотя до Бостонского концерта проводила с ним не более часа в день. На неделе мне предстояло прослушивание на телевидении — Гарри давно договорился о пробах, но заказчик отложил их до начала месяца — и это помогло скоротать время.
А потом я слетала в Бостон на концерт, и Лео был великолепен, и вернулись мы вместе, и ни словом не обмолвились о Солнечном Даре Познания — говорили только о нас двоих.
Но в воскресенье утром нас снова стало трое. Прибыл мистер Стейнвей.
Я сбегала к себе на квартиру и после обеда помчалась обратно. Центральный Парк мягко светился в лучах солнца, и мне казалось, что я сияю вместе с ним.
