Ольга Михайлова - Быть подлецом
Донован решил покинуть неф, но остановился при мысли, что отпевать знатного покойника мог и сам епископ Роберт. Однако он ошибся: из ризницы вскоре появился высокий священник в чёрной сутане с лицом астронома с портрета Габриеля Ревеля: огромный доминирующий нос, глубоко посаженные глаза цвета кассельской коричневой умбры. Кто-то за спиной Донована сказал, что это отец О'Брайен.
Но где же Роберт Корнтуэйт?
Первые ряды церковных скамей медленно занимали члены семьи покойного. Донован видел нескольких женщин под густыми вуалями, мужчины стояли в тени, держали плащи, пальто и шляпы в руках и пока не садились. Распорядитель похорон открыл крышку гроба, ризничий принёс и зачем-то поставил рядом большой подсвечник. Чарльз почувствовал, что ему совсем не место на чужой тризне, и, не желая уподобляться праздношатающимся и любопытным, медленно прошёл позади колонн к выходу. Он вынужден был на мгновение остановиться: навстречу шли две плачущие девушки в почти одинаковых платьях из тёмного вердрагонового шанжана, он уступил им дорогу, и тут неожиданно его взгляд упал на открытый гроб.
Чарльз замер, онемев.
На белых гробовых покровах покоился молодой человек лет двадцати. Волосы цвета газовой сажи оттеняли бледное лицо ангельских очертаний. Особенно удивлял разрез закрытых глаз: длинный, изогнутый у висков, усугубленный тёмными ресницами. Бледный рот с бесцветными губами завораживал классической строгостью, а на впалых щеках тон фарфоровой белизны переходил в голубоватый оттенок лиц мадонн Карло Дольчи, то ли неземной, то ли потусторонний.
Чарльз не мог оторвать взгляда от покойника, забыв обо всём.
Донован не мог сказать, сколько простоял так — неподвижно, зачарованный мёртвым ликом, но вдруг ощутил на плече тяжесть чьей-то руки и обернулся. Рядом стоял Роберт Корнтуэйт: тяжелое удлиненное лицо с большим носом, но, по контрасту, мягкие губы и очень умные глаза.
— Мистер Донован, рад, что вы приехали, — Корнтуэйт окинул Чарльза внимательным взглядом.
Донован растерянно кивнул в ответ, безумно сожалея, что придётся уйти: лицо мертвеца заворожило его и не отпускало. Как ни странно, Корнтуэйт словно понял его. Он тихо спросил:
— Вы были знакомы с мистером Мартином Бреннаном?
Чарльз смутился: мучительно хотелось остаться в храме, но ложь всегда претила ему.
Он покачал головой.
— Я… нет. Я никого в Шеффилде не знаю. Мистер Бреннан, вы сказали? Я не знал его, просто… — он опустил глаза, — это же рафаэлевский лик ангела, — прошептал он и столь же тихо спросил, — отчего он умер?
Епископ, видимо, подлинно был умён. Он неспешно взял художника под руку, подвёл к боковому алтарю, потом они поднялись на место органиста, откуда открывался совсем иной вид на мертвеца, правда, теперь фарфор лица отливал цинковыми белилами с толикой киновари и сиены, точнее, цветом алавастровых кипрских сосудов. Чарльз снова почувствовал, что не может оторвать от него глаз, пытаясь превратить шероховатую доску памяти в гравюру меццо-тинто, выскабливая и выглаживая фон, достигая постепенных переходов от тени к свету. Не упустить, запомнить глубину и бархатистость тона, богатство светотеневых оттенков этого небесного лика — ни о чём другом Донован сейчас думать не мог.
Между тем епископ, убедившись, что их никто не слышит, тихо ответил на вопрос живописца.
— Мистер Бреннан умер оттого, что перестал жить.
Как ни зачарован был Донован лицом в гробу, тон Корнтуэйта насторожил его: в ледяном спокойствии епископа проступило что-то сумрачное и гневное, словно он догадывался о чём-то весьма дурном, но по непонятной причине не хотел оглашать этого. Сами же слова, несмотря на их явную бессмысленность, вовсе не выглядели издёвкой, нет, в них тоже обозначилась какая-то скрытая тёмная логика. Чарльз отвёл глаза от гроба и внимательно посмотрел в лицо Роберту Корнтуэйту.
В глазах епископа чернела ночь.
— Вы хотите сказать, что он…самоубийца? — прошептал Донован.
Епископ пожал плечами. Его голос снова изменился, напомнив теперь менторский тон судейского крючка.
— Он был найден мёртвым в загородном доме Бреннанов на Дальнем выгоне. Но на шее не было петли, в теле — пулевого отверстия. Шеффилд славится своими ножами, но ничье лезвие его не оцарапало. Ничто не говорило и об отравлении ядом или газом, хотя именно это вначале заподозрили. Близкие противились вскрытию, но полиция в таких случаях умеет быть настойчивой. Но в итоге полицейский врач сказал именно то, что я вам уже сообщил: он умер оттого, что перестал жить. Он обронил, что, возможно, покойник принял чуть больше снотворного, чем нужно… Но и это спорно. Просто остановилось сердце.
Донован смерил епископа внимательным взглядом, потом снова посмотрел на мертвеца во гробе. Над ним склонилась рыдающая женщина, лица которой Чарльз не видел из-за густой вуали. Ее пытался успокоить седоватый джентльмен с благородными чертами, но она оттолкнула его руку с платком и снова зарыдала.
Гроб закрыли. Началась панихида. Донован со сжимающимся сердцем слушал интроит «Requiem aeternam», потом задумался и звуки словно затихли в нём, уступив место томительным и горьким мыслям. Магия мёртвого лица уже отпустила, чары развеялись, теперь живописец даже изумлялся той власти, что обрёл над ним лик покойника. Донован не склонен был корить себя за это: художник — раб красоты, однако он впервые ощутил это рабство как заворожённость, околдованность и подчинённость, раньше это было любованием и услаждением.
Сквозь эти мысли до него донеслась секвенция «Dies irae», и Чарльз с особой горечью прочувствовал распад и тлен той красоты, что овладела им. Откуда-то долетели нежные голоса: «In paradisum deducant te Angeli, in tuo adventu suscipiant te martyres, et perducant te in civitatem sanctam Jerusalem»[2] и под древний антифон гроб вынесли из храма.
— Ему предстоит покоиться в семейной усыпальнице на кладбище Нортон, — голос епископа раздался рядом и снова вывел Донована из задумчивости. — Сойдёмте вниз.
Глава 2. Епископ-искуситель
Глупо избегать искушений, против которых всё равно не можешь устоять.
Оскар Уайльд.Теперь Донован почему-то испугался. Ему показалось, что он вёл себя совершенно непростительно: вместо того, чтобы выказать интерес к поручению епископа, сразу заговорить о витражах, показать свои наработки и офорты, он, как глупец, вытаращился на чужой гроб! Он словно забыл, насколько важно для него получить этот заказ!
![Ольга Елисеева - Нежная королева [= Хельви — королева Монсальвата]](/uploads/posts/books/51687/51687.jpg)
