Виктор Куликов - Первый из первых или Дорога с Лысой горы
По заплеванному полу каморки пробежала подозрительная рябь, и сделался пол паркетным, тускло поблескивающим там, где его не устлали ручной работы персидские ковры, сотканные безропотными, как седло, черноглазыми женщинами в давние пыльные времена.
Возникшая в новоявленной зале мебель впервые увидела белый свет тоже отнюдь не вчера. Как и книги в изглаженных столетьями переплетах, парадом замершие на полках дубовых шкафов вдоль одной из стен.
Лишь только каморка обрела свой новый облик, как в распахнутую форточку ворвался порыв остервеневшего ветра, пахнувшего грозой, и посреди залы оказались Дама и Кавалер.
Камин к их прибытию сладострастно пылал и потрескивал, над изогнутыми щупальцами темных подсвечников волновались близорукие огоньки, а откуда-то сверху, где таяли очертания потолка, спускались тихие звуки меланхоличной мелодии. Грустила флейта.
— Это и есть наше с тобой временное прибежище, — придирчивым взглядом хозяйки Дама оглядела убранство залы. — По-моему, здесь неплохо.
Кавалер неопределенно пожал плечами:
— Мне все равно. Лишь бы ты была рядом, — и, осмотревшись, добавил: — Много книг, есть стол, за которым можно продолжить работу. Пламя камина съест любое пространство, каким бы огромным оно ни казалось. Что еще нужно?
Голос его звучал по-прежнему грустно.
— Ну взбодрись же, мой милый! — Дама подошла к окну и раздернула зеленоватые парчовые шторы. — Посмотри, день разгорается… А как тихо! Можно поду мать, что в городе никого нет живых.
Кавалер уже собрался ей что-то ответить, но тут в камине вдруг грохнул взрыв, облако белого дыма вырвалось в залу, запахло серой, болотом, заголосили какие-то невидимые птицы, должно быть, в испуге сорвавшиеся с насиженных мест…
И навстречу взглядам Дамы и Кавалера из камина шагнул некто весь в черном, высокий и в шляпе с павлиньим пером, с надменным профилем и непреклонным взглядом повелителя.
— Мое почтение, благороднейшие хозяева этой оби тели! — начал он поразительным басом, заполнившим своими переливами всю залу. — Надеюсь, вы простите меня великодушно за весь этот шум, гам да вонь. Что поделать, привычка…
Гость чуть повел рукою в сторону, и мерзкие запахи испарились, а залу пронзил прохладный аромат ландышей. Белые клубы дыма рассеялись бесследно, птичий гвалт оборвался, как после меткого выстрела.
Стоя по-прежнему у камина, гость поинтересовался:
— Вы позволите мне войти?
Дама направилась к нему с улыбкой и протягивая руку для поцелуя:
— Что за вопрос, мессир? Что за странные церемонии? Мне, право, даже неловко. Мы всегда вам рады! Входите же и устраивайтесь, где вам удобнее.
Приняв ее руку и, — сняв шляпу, — поцеловав, мессир выпрямился и восхищенно воскликнул:
— А вы, сударыня, все хорошеете! Вот что значит жить в мире, любви и согласии. Завидую, честное слово!.. Что же касается церемоний, то… Впрочем, вы все узнаете в нужное время, — он огляделся. — Если не возражаете, я расположусь здесь, — и мессир полуприлег на обитую гобеленовой тканью оттоманку. — Признайтесь честно, как вам понравились ваши апартаменты? Вы ими довольны?
— Вполне. — Дама опустилась в кресло с высокой спинкой напротив оттоманки. — Да это и не суть важно, поверьте!
Но мессир смотрел уже не на нее, а на Кавалера, с угрюмым видом стоявшего позади кресла Дамы:
— А почему вы, мой друг, в убитом настроении?
Честное слово, на вас глядючи, хочется бежать к бли жайшему пруду и утопиться… Что с вами? Сомнения гложат? Давайте без обиняков! Я сегодня занят сверх всякой меры, времени у нас не много, поэтому давайте присту пим к делу. Тем более, что я для того и посетил вас, чтобы объясниться… Спрашивайте!
Повторять Кавалеру не пришлось, он сейчас же поднял словно вымазанное мелом лицо:
— Вы совершенно правы. Давайте начистоту. И коль скоро времени у нас мало, то я задам только два вопроса.
Прежде всего ответьте, что за праздник вы здесь устраи ваете?
Мессир изобразил удивление:
— Праздник? О чем это вы говорите? Кто вам такое сказал? — он опустил взгляд на растерявшуюся от его слов Даму. — Сударыня, вас, видимо, ввели в заблуждение. Речь идет не о празднике. Ну какой, скажите на милость, праздник могу устраивать я?.. Нет, со всей ответственностью заявляю, что вас пригласили не на праздник, а на представление. Точнее, на самый последний акт трагедии, которая слишком уж долго разыгрывается на этой планете. Слишком уж долго.
— Последний акт представления? — голос Кавалера словно бы треснул. — Вы имеете в виду Конец света?
В ответ раздался смех, от которого мраморные стены дрогнули.
Сжевав улыбку, мессир вздохнул:
— Нет, дорогой мэтр, так называемый Конец света не по моему профилю. Конец света — мероприятие скучное и бестолковое. К тому же мне этот мир слишком нравится, чтобы я желал его гибели. Поэтому у нас будет представление другого рода.
— Но при чем здесь мы? — удивился Кавалер.
— Вы? — голос мессира налился торжественностью. — О, вам отведена в этом представлении совершенно особая роль. Неповторимая! Должен сообщить вам…
Но на сей раз сообщить мессир не успел ничего.
В камине вновь грохнуло, пышно заклубилось, истошно завыло, и вой этот нарастал стремительно, однако, на самой противной ноте вдруг оборвался, и тогда из камина вылетел победоносный собачий лай, а следом, ужаленно, словно догоняя свой лай, вылетел пудель. Размерами с трехмесячного теленка и абсолютнейше черный.
У оттоманки пудель вознамерился остановиться, но набранная к тому моменту скорость оказалась намного сильнее, и пес кубарем покатился по паркету, уподобившись лохматому мячу.
Наконец, мяч замер, снова стал пуделем, вскочил на лапы и, поскуливая, затрусил к оттоманке, перед которой виновато поник головой и подхалимски замахал обрубком хвоста.
— Ты все-таки опоздал! — обрушился на него мессир с явной иронией в голосе. — А что обещал?
— Прошу прощения и пощады! — слезно запричитал пудель. — Во искупленье готов лизать сапоги, ловить мышей, жить на привязи и трижды в день питаться исключительно «Педигри Палом»…
— Лизать сапоги? — перебил его мессир. — Да где же ты видел, чтобы щадили того, кто лижет сапоги? Бред!.. Но я хочу знать, почему же ты все-таки опоздал?
— А потому, что по всем законам души человеческой досточтимые хозяева этих роскошных покоев должны и по сей момент стоять на обрыве перед рекою и утирать слезы умиленья оттого, что вернулись в свой прежний мир… Откуда же мне было знать…
— По каким, говоришь ты, законам? — скривился мессир.
