Рэй Брэдбери - Траурный поезд имени Джона Уилкса Бута/Уорнер Бразерс/MGM/NBC
Поезд снова дернулся и заскрежетал.
Моего приятеля Марти швырнуло вперед, а затем бегом потащило назад.
— Ты должен это видеть! Следующий вагон до отказа набит адвокатами.
— Адвокатами? — Я обернулся к Грину.
— Они строчат судебные иски, — сказал Грин. — За задержки в расписании. В каких городах мы останавливаемся? Какие передачи мы даем в эфир? Какие договоры мы подписываем с авторами книг? На чьей мы стороне: Эн-би-си или Си-эн-эн? И тому подобное.
— И тому подобное! — закричал я и вслед за Марти нырнул головой вперед.
Мы мчались через толпу безумцев, которые все поголовно кричали, показывали на нас пальцем и сыпали проклятиями.
Добравшись до четвертого вагона, я рывком распахнул дверь и погрузился в кромешную тьму, наполненную мерцанием огней; танцующие светлячки невидимых машин.
Повсюду вспыхивали яркие пучки света и призрачные тени компьютерной подсветки.
Эта мрачная пещера сияла лампочками, будто в ней находился пульт управления космического корабля; какой-то человечек, чуть ли не карлик, быстро-быстро бегал по консоли своими паучьими пальцами. Да, это был он, изобретатель невероятного, крамольного Жнеца Бабочек.
Я поднял руки со сжатыми кулаками, и карлик воскликнул:
— Вы намерены побить меня?
— Побить? Нет. Убить! Что вы натворили?
— Натворил? — вскричал он. — В моих руках история, передаваемая из уст в уста. Я могу забросить свою Сеть и выловить колесницу Бен-Гура или корабль Клеопатры, посеять смуту и отпустить на волю псов времен.
Он опустил взгляд и погладил руками расцвеченные огнями очертания машины, и продолжал, созерцая минувшие годы и словно обращаясь к самому себе:
— Знаете, я часто думал: если бы в ту ночь, в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году, выстрел в театре Форда прогремел чуть раньше, этого траурного поезда никогда бы не было, и история Америки изменилась бы навсегда.
— Что вы сказали? — переспросил я.
— Выстрел, — повторил Элмо. — В театре Форда.
— Выстрел, — прошептал я и подумал: «Никто не станет кричать „Пожар!“ в переполненном театре. А что, если крикнуть это в переполненном паяцами поезде?»
И вдруг я заорал:
— Сукины дети!
Я подскочил к задней двери вагона и распахнул ее настежь.
— Ублюдки!
Три дюжины адвокатов вскочили, услышав мой пронзительный, как гудок паровоза, крик.
— Пожар! — кричал я. — Театр Форда горит! Пожар! — орал я.
Все, кто был в этом проклятом, в этом страшном поезде, услышали мой крик.
Распахнулись настежь старинные двери. С дикими воплями вылетели стекла в старинных окнах.
— Постойте! — вскричал Грин.
— Нет! — ревел я. — Пожар! Пожар!
Я бежал из вагона в вагон, крича, раздувая пламя.
— Пожар!
Все до единого в панике, словно подхваченные ветром, вымелись, из поезда.
Платформа кишела несчастными жертвами и обезумевшими адвокатами, наспех выписывавшими имена и что-то бормотавшими себе под нос.
— Пожар, — прошептал я в последний раз.
Поезд был пуст, как кабинет стоматолога в неудачный день.
Грин, шатаясь, подошел ко мне; на сей раз это его ноги словно приросли к земле. Лицо его было пепельно-серым, казалось, ему не хватало воздуха.
— Поворачивай поезд обратно, — сказал я.
— Что?
Марти повел меня через груды нетронутых гаванских сигар и игральных карт.
— Назад, — простонал я. — Отправляй его обратно на Вашингтонский вокзал, в апрель тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.
— Мы не можем.
— Вы же только что приехали оттуда. Назад, о боже, возвращайтесь назад.
— У нас нет обратных билетов. Мы можем ехать только туда.
— Туда? А что, у «MGM» еще остались свои железные дороги, не закатанные в асфальт? Так поезжайте по ним, как в тысяча девятьсот тридцать втором, бросьте Луиса Майера, скажите ему, что Тальберг[1] жив и едет в четвертом вагоне, Майера хватит сердечный приступ.
— Луи?
— И Гарри Кона тоже, — добавил я.
— Но «MGM» не его студия.
— Он может вызвать такси или отправиться на попутных, но никто больше не сядет в этот проклятый, дурацкий поезд.
— Никто?
— Если не хотят быть похороненными в театре Форда, когда я и впрямь возьму и подожгу его.
Толпа адвокатов на платформе заволновалась и жалобно зароптала.
— Они готовятся подать в суд, — сказал Грин.
— Моя жизнь застрахована, я уступлю им свою страховку. Давай задний ход.
Поезд вздрогнул, как огромный железный пес.
— Поздно, мне пора идти.
— Господи, конечно. Смотри.
Все несчастные и их адвокаты, толкаясь, ринулись по вагонам, и о придурке, кричавшем «Пожар!», тут же позабыли.
Поезд тронулся с ужасным скрежетом.
— Прощай, — шепнул Грин.
— Выкладывай, — устало сказал я. — Кто на очереди?
— На очереди?
— В этом твоем чертовом, в этом жутком Сачке для Покойников. Кого поймают, задушат и проткнут булавкой?
Грин вытащил смятый листок бумаги.
— Некто по имени Лафайет.
— Некто? Да ты болван, тупица, неуч! Ты что, не знаешь, что Лафайет спас нашу Революцию, когда ему был всего двадцать один год, он поставлял нам оружие, корабли, обмундирование, людей?!
— Здесь ничего такого не сказано. — Грин уставился в свои записи.
— Лафайет был воспитанником Вашингтона. По приезде на родину он назвал своего первого сына Джордж Вашингтон Лафайет.
— Это они упустили, — признал Грин.
— Оглянись назад, в поколение семидесятых, они назовут кряду восемь десятков городов, в которых люди называли улицы, парки, районы его именем. Лафайет, Лафайет, Лафайет.
— Э, постой-ка! — Грин ткнул пальцем в лист. — Точно, Лафайет будет во втором прощальном турне.
Поезд издал кровожадный свист, колеса заскрежетали зубами.
— До встречи в Спрингфилде. — Грин вспрыгнул на подножку последнего вагона. — В апреле.
— А кто это еще с тобой? — прокричал я.
Грин обернулся и крикнул в ответ:
— Бут. Джон Уилкс Бут[2]. Он читает лекции прямо из окна вон того вагона, впереди.
— Жалкий сукин сын, — пробормотал я.
Грин прочел это по моим губам и повторил:
— Жалкий сукин сын.
И поезд укатил вдаль.
Примечания
1
Ирвинг Тальберг (1899–1936) — знаменитый продюсер, заместитель Л. Майера на студии «MGM»; прообраз главного героя неоконченного романа Ф. С. Фицджеральда «Последний магнат» (см. далее рассказ «Мафиозная Бетономешалка»).
