Борис Левандовский - Хэллоуин
Захар улыбался белоснежными зубами. Хирургический инструмент порхал в его руках кисточкой художника.
Крошечная слезинка спускалась по щеке девушки, как паучок на паутине.
Захар Кривец сделал последний надрез и вытер рану полотенцем.
– Живая?
– Черт, даже не знаю, – ответила девушка.
Он помог ей встать и подвел к зеркалу. Девушка посмотрела на себя изумленно. Кровоточащая рана покрывала треть бедра. Свежие лоснящиеся линии соединялись, образуя цветок. Уродливый и прекрасный одновременно бутон.
– Это потрясающе, – произнесла брюнетка искренне.
Захар Кривец занимался татуировками и шрами-рованием несколько лет. Через его иглы и скальпели прошли сотни парней и девушек. Но удовольствие от процесса не притупилось до сих пор.
Отец пришел в ярость, увидев, как изменился младший сын, покинув дом. Худой, длинноволосый, с ног до головы покрытый татуировками, Захар был абсолютной противоположностью респектабельным братьям. Словно насмехаясь над отцом, он наколол себе на животе адское пламя и грешников. Страдания были переданы так искусно, что сам Босх позавидовал бы мастерству. Уродливый дьявол разместился на солнечном сплетении парня. Раздвоенными копытами он топтал грешников, но одновременно опасливо косился вверх – туда, где в облаках парил Бог, занимая всю грудь Захара. Стилизованный под живопись Микеланджело, выписанный с изяществом Ватто, Бог оскорбил отца не меньше, чем карикатурный дьявол.
Дверь захлопнулась за Захаром.
Он усмехнулся и вставил себе в лоб два маленьких стальных рога. Женщинам рожки особенно нравились.
Брюнетка со свежей розой на бедре и двумя десятками сережек в смазливом личике разглядывала Кривца, пока тот обрабатывал и забинтовывал рану.
– А что ты делаешь после работы? – спросила она, кокетливо касаясь Бога на его груди.
– Читаю книги, – спокойно сказал он.
Разочарованная девушка покинула комнату.
– А знаешь, – сказала ему Соня, наматывая на пальчик рыжий локон, – твоя неприступность возбуждает.
Тату-студия находилась в одном помещении с салоном красоты, и Соня работала там парикмахером.
– Если бы мужчины меня интересовали, я бы, наверное, запала на тебя.
– Давай оставим все как есть. Ты будешь самой красивой в городе лесбиянкой, а я – парнем, который не спит с клиентами.
– Заметано. Но ты все-таки странный.
Соня не без оснований полагала, что любить «Napalm Death» и Данте одновременно – странно. Но именно за чтением второй главы бессмертной классики застал Захара очередной клиент.
Он вошел без стука – приземистый мужчина лет сорока пяти. Даже сквозь зимнюю дубленку были заметны внушительные мускулы и широкие плечи. Лицо грубое, наспех слепленное, выделялось разве что крупным носом. Маленькие тусклые глаза прятались в тени растрепанных бровей. Щеки покрывала серебристая щетина. Типичный работяга. Ни тебе туннелей в ушах, ни пирсинга, ни модной подкрашенной бородки.
Мужчина стянул с себя лыжную шапку, показывая, что и ирокеза он не носит. Шишковатый череп был обрит до седой щетины.
Гость уставился на мастера. Этот взгляд Захар ощущал на себе каждый день, когда ехал в метро, когда обедал в закусочных. Взгляд обывателя, столкнувшегося с неведомой зверушкой. С рогатым жителем ада.
Захар ждал, пока мужчина спросит. Мужчина спросил:
– Это что, рога?
– Рога, – спокойно сказал Кривец.
– Они снимаются?
– Да. Отвинчиваются.
Рот мужчины растянулся в улыбке:
– Ну ничего себе. Ну ты даешь, парень.
Продолжая простодушно ухмыляться, он затопал по студии, мимо экспозиции фотографий и эскизов. Ботинки сорок шестого размера оставляли на линолеуме лужи талого снега.
Захар почувствовал раздражение. Ему не нравилось, когда люди в пыточной начинали вести себя как дома. Ухмылка гостя показалась ему непочтительной по отношению к его искусству.
– Простите, чем я могу вам помочь? – нетерпеливо спросил Захар.
– Ах, да. Помочь. Я хотел бы татуировку. Это возможно, гм, молодой человек?
Слова «молодой человек» он произнес язвительно.
Захару захотелось выставить клиента, но он вспомнил, что скоро Рождество, и ему нужны деньги, чтобы провести уик-энд вне города.
– У вас есть эскиз?
Работяга сунул руку в карман и вытащил оттуда сложенный лист бумаги.
– Надо же, рога, – хмыкнул он, расправляя лист и передавая его мастеру.
Захар ставил сотню на то, что это будет рисунок тигра или дракона, на худой конец, узоры «как-у-Клуни», – короче, то, что делают себе самцы, чтобы привлекать самок. Он удивился, увидев фотографию, напечатанную на газетной бумаге. Точнее, вырезанную из газеты. Фотография запечатлела милую девочку лет семи. Девочка заразительно улыбалась, демонстрируя ямочки на пухлых щеках.
Пролетарии вроде лысого здоровяка редко делали себе портреты. Но даже не это озадачило Захара.
Лицо девочки казалось смутно знакомым. Оно уже улыбалось ему раньше – ангельское личико в темном углу памяти. Но где именно он мог его видеть?
– Что-то не так? – спросил клиент.
– Нет-нет. Я готов взяться за работу.
– Вот и отлично, – обрадовался мужчина и протянул мастеру свою мозолистую лапу с колбасками коротких пальцев. На среднем пальце сверкал золотой перстень. Утонченная кисть Кривца утонула в огромной шершавой ладони. Мужчина сжал ее, пожалуй, слишком крепко. Демонстрация силы оставила мастера равнодушным.
– Я – Эдик. Эдуард Петрович.
– Захар.
Эдик резко хохотнул.
– Что вас насмешило?
– Простое такое имя у вас, наше. Забавное имя для человека с рогами. И с этими вашими татуировками. Не многовато ли, парень?
Он кивнул на разукрашенный торс мастера, всем видом показывая, что не понимает такого издевательства над собственным телом. Точно так же смотрел на Захара отец.
– Раздевайтесь, – проигнорировал татуировщик замечание клиента.
Даже без дубленки Эдуард Петрович был в три раза шире худенького Кривца. Рельефные мышцы бугрились под его рубашкой, из воротника торчала короткая толстая шея. Ничего общего с панками и готами, обычными клиентами татуировщика.
«Если девочка на фотографии – дочь Петровича, ей повезло, что она пошла в мать», – подумал Захар.
Он справился насчет размера и цвета татуировки. Мужчина хотел черно-серый рисунок на внутренней стороне предплечья, масштабами – один к одному.
При помощи гелиевой ручки Захар перенес портрет девочки на бумагу, затем – на кожу Эдика.
– Ваша дочь? – поинтересовался он между делом.
