Б. Липов - Приземленный Ад, или Вам привет от Сатаны
— Стойло члена Дад и председателя Сучки -
— Стойло злостного нарушителя режима Тоски — Ахенэев непонимающе, с затаенной думкой, спросил.
— Не соображу, а причем сучки? Ударение на «у» или на «и»?
— Не глумись, сын мой! Сучки — самодеятельный учредительный комитет исправляющихся. — Святой важно закончил фразу и, ни с того, ни с сего, хлопнул себя по лбу. — Господи! — Он поглядел на настольный календарь. — Да у меня же сегодня приемный день. Во, как раз, вволю пообщаешься и с Дадовцами, и с членами Сучки, и с нарушителями… Тсс! Тихо!..
За дверью послышался неясный шум.
Гавриил на цыпочках прокрался к двери и резко распахнул ее. В келью, не удержавшись на подогнутых ногах, шмякнулось создание, увенчанное специнвентарными Дадовскими рогами и, что чрезвычайно удивило Владимира Ивановича, с длинным пушистым хвостом. Гавриил встряхнул Дадовца за шиворот, но одновременно защемил пяткой хвост, который с легким треском отделился от туловища чертоподобного.
Уличенный в подслушивании грешник на секунду сник, подхватил подпорченную часть туалета, но тут же нахально зыркнул глазом на архангела и бодро представился.
— Сбесившийся девять три ноля полета восемь в кубе, Председатель Сучки, по вашему вызову явился. Остальные члены комитета выполняют задание Чертоломного отдела, собирают дискредитирующую других грешников информацию.
Председатель Сучки крутнул в воздухе оторванным хвостом-опахалом, порылся в карманах и, вытащив сложенный тетрадный листок, заканючил:
— Отче, подмахните ходатайство на широкие полномочия. Пора отсюда сматываться. Невмоготу больше. Не в жилу. Да и срок подошел. Порекомендуйте, что Вам стоит, и печать желательно.
— А шпионить за мной — в жилу?
— Бес попутал, ей Богу!
Если для архангела подобные вторжения были не в диковинку, то появление данного экземпляра как-то покоробило Владимира Ивановича.
— Ну и специфика… — Изумился он.
Гавриил водрузил на нос очки и углубился и чтение ходатайства.
Тем временем Дадовец, отчаявшись пристегнуть хвост на место, огорченно накинул его на шею, как горжетку. На Ахенэева поглядывал настороженно, с опаской. А вдруг этот модный черт, вероятно обладающий немалым влиянием, сотворит какую-то каверзу?
— Так-с, — Гавриил закончил чтение, извлек из стола пузатый гроссбух. — Посмотрим, стоит ли подписываться иод этой челобитной. Ага… Епитимьи я на тебя накладывал? Накладывал. И неоднократно.
Дадовец, обеспокоено хлюпнув носом в хвост, заныл.
— Отче! Я же их давно замолил. Это — подлое прошлое. А сейчас благодарностей — море! И от Вас, и от Наитемнейшего, я уж не говорю про Главного Круторога. Да и регалия, — он потянул с шеи хвост, — просто так не дается. Скольких потустороннемыслящих выявил. Гляньте на свою записную книжицу. 796 грешников вломил. И на исповедь регулярно хожу.
— Ходить-то ты ходишь, регулярно. Только в соседний отдел.
— Обижаете, Отче! — Сбесившийся позволил себе оскорбиться. — Исповедуюсь только у Вас! А то — другое… Благодетель и хозяин — их интересуют другие нюансы… Да и сотрудничать с Чертоломами — моя святая обязанность. Иначе никак нельзя…
— Рассказывай… — Архангел презрительно окинул взглядом зарвавшегося грешника и, смяв ходатайство, бросил его в урну.
— Ах, так! — Нахраписто заорал Дадовец. — Ну, тогда держитесь! Не на того напали… Я Вам устрою райскую жизнь! Накатаю во все инстанции… И про оторванный хвост, и про некоторые низменные наклонности… Слезами умоетесь — да будет поздно!
Ахенэев, увидел замешательство Гавриила, решил пособить архангелу избежать ненужных неприятностей.
— Цыц, тварь бесхвостая! — Заорал он. — Сейчас же бери ручку и пиши. Я разберусь! И, не дай бог, навернешь лишнего. Только правду.
Сбесившийся в момент сбавил гонор, утихомирился, и, по-собачьи заглядывая в глаза Ахенэеву, пролепетал.
— На чье имя писать?
— А действительно, на чье? — На секунду задумался Ахенэев, но тут же нашелся и повелительно скомандовал.
— Пиши. На имя инспектирующего Гумос по Третьему кругу!
Дадовец примостился у аналоя и застрочил жалобу. Иногда он украдкой бросал взгляд на неизвестного и, вдохновляемый серьезной миной «инспектора», менял лист за листом, прикусив от чрезмерного усердия язык.
Снова распахнулась дверь и два крупных чертоподобных втолкнули в келью упирающегося грешника.
— Вот, Святой отец. Выловили нарушителя. Что он вытворял! С особой дерзостью гадил в туалете, с особым цинизмом протопал в загон. Внешним видом нагонял страх на окружающих. Не испытывая уважения к администрации, «пустил шептуна» при упоминании Наитемнейшего. Называет себя не грешником, а по земному обычаю — бичом. И еще… Нарушает установленные в Тоске правила обращения. Упорно обзывает членов Дад и Сучки — животными и чудом в перьях. Конкретно: петухами, козлами и козами. Убедительно просим принять меры к подонку. Рапорта на Ваше имя и на имя Главного Круторога готовы.
Святой соболезнующе вздохнул, достал бланк, на котором было отштемпелевано «Епитимья».
— Кто такой, нечестивец?
— Ну, Митька. — Буркнул тот.
— Без «ну», — обозлился архангел, — не запрягал… Митькой звали! А теперь, грешник номер такой-то. Понял?
— Ну понял. Грешник 1013774…
Гавриил завизировал бланк.
— Пойдешь на 15 суток в выгребную яму. Распишись.
И архангел ткнул перстом в отчеркнутую галочку. Грешник поставил на епитимье закорючку и, прихваченный мощными ручищами Дадовцев исчез из кельи.
Председатель Сучки завершил свой кляузный шедевр и, преданно склонясь, вручил его Ахенэеву.
— Иди, — распорядился Владимир Иванович. — Кому следует, оповестят…
Сбесившийся торжествующе ожег взглядом Гавриила и, с силой хлопнув дверью, удалился.
Ахенэев сунул пасквильное сочинение в карман, с усмешкой подумав, что образец подобного творчества в дальнейшем может пригодиться.
— Сын мой! — Святой проводил глазами исчезнувшую в недрах куртки фантаста жалобу, плаксиво промямлил. — К чему тебе эта ересь? Свежая параша, как принято выражаться в Тоске, не более… Отдай мне ее, не заставляй страдать слугу Господня…
Владимиру Ивановичу стало не по себе от того, что архангел клянчил какую-то жалкую бумажонку. Вероятно, она действительно представляла опасность или хранила какую-то тайну.
Отдавать «шедевр» не хотелось, но Гавриил так назойливо плакался, так притворно стонал и охал, что Ахенэев не устоял, полез за документом. Он достал испещренные каллиграфическим почерком листы и мельком пробежал глазами начало.
