Либба Брэй - Великая и ужасная красота
Через долю мгновения эта мысль добирается до моих ног, и я, спотыкаясь, мчусь по центральному проходу к алтарю. Натыкаюсь на первую ступеньку алтарного возвышения и растягиваюсь на жестком мраморе, острый край ступени ударяет меня по ноге. Но я слышу шаги, быстрые шаги за спиной, и на четвереньках ползу к небольшой двери, чуть-чуть приоткрытой, которую только что заметила за органом. Я с трудом поднимаюсь на ослабевшие ноги, изо всех сил стремясь укрыться… укрыться по другую сторону этой двери. Остается только протянуть руку, и…
Но надо мной вдруг что-то… Милостивый боже, мне, наверное, все это чудится… ведь что-то… кто-то вдруг пролетает над головой и тяжело приземляется на пол между мной и спасительной дверью. Чья-то рука зажимает мне рот, не дав закричать. Вторая рука дергает меня вперед, крепко прижав к чьему-то телу…
Инстинкт заставляет меня впиться зубами в закрывающую рот ладонь. Меня бесцеремонно толкают на пол. Я вскакиваю и снова бросаюсь к двери за органом. Но невидимая рука хватает меня за лодыжку, и я грохаюсь на мрамор с такой силой, что из глаз летят искры. Я пытаюсь отползти в сторону, но у меня слишком сильно болят колено и голова…
— Подождите… Пожалуйста!
Голос молодой, мужской, смутно знакомый…
В темноте вспыхивает спичка. Я завороженно слежу за огоньком, подплывающим к лампе. Неяркий свет заливает все вокруг, и я вижу широкоплечую фигуру, черный плащ… и только потом могу рассмотреть лицо с большими темными глазами, с длинными ресницами. Мне ничего не почудилось. Он действительно здесь. Я вскакиваю, но он оказывается проворнее и перегораживает мне дорогу к двери.
— Я закричу! — обещаю я. — Клянусь, я закричу!
Голос у меня сел, и я говорю едва слышно.
Он напрягается, готовый к чему-то, но я не знаю, к чему именно, и от этого сердце еще сильнее колотится о ребра.
— Нет, вы не будете кричать, — говорит он наконец. — Как вы объясните то, что находитесь здесь наедине со мной, посреди ночи, да еще и не будучи одетой должным образом, мисс Дойл?
Я машинально обхватываю себя руками, пытаясь спрятать хотя бы часть тела, укрытого только тонкой ночной рубашкой. Он знает меня, ему известно мое имя… Сердце колотится уже прямо в ушах. Сколько мне пришлось бы кричать, чтобы кто-нибудь услышал? Да и есть ли поблизости хоть кто-то, кто мог бы услышать меня?
Я отступаю за алтарь.
— Кто вы такой?
— Вам совершенно не нужно этого знать.
— Но вы-то знаете мое имя! Почему бы мне не узнать ваше?
Он немного думает, прежде чем ответить, и наконец коротко произносит:
— Картик.
— Картик? Это ваше настоящее имя?
— Я назвал вам некое имя. Этого достаточно.
— Что вам нужно от меня?
«Думай, Джемма, думай… А он пусть пока говорит».
— Вы меня давно преследуете. Я видела вас на железнодорожной станции. И на службе в церкви.
Он кивает.
— Да, я сел следом за вами на борт «Мэри-Элизабет» в Бомбее. Тяжелое было путешествие. Я знаю, что англичане весьма сентиментально привязаны к морю, но я вполне бы прожил и без него.
Свет лампы падает на него, и на стену ложится тень — нечто крылатое, парящее… Он все так же стоит между мной и дверью. Мы оба замираем, не шевелясь.
— Но зачем? Зачем все это вам понадобилось?
— Я ведь уже сказал, мне нужно было поговорить с вами.
Он делает шаг вперед. Я шарахаюсь, и он останавливается.
— Поговорить о том дне и о вашей матери.
— Что вам известно о моей матери?
Я выкрикиваю это так громко, что спугиваю какую-то птицу, прятавшуюся под балками потолка. Она в панике заколотила крыльями.
— Прежде всего я знаю, что умерла она не от холеры.
Я заставляю себя глубоко вздохнуть.
— Если вы рассчитываете шантажировать мою семью…
— Ничего подобного!
Еще шаг вперед.
Я прижимаюсь спиной к холодному мрамору алтаря; руки дрожат, не знаю, смогу ли я хотя бы оттолкнуть странного юношу…
— Продолжайте.
— Вы ведь видели, как все это произошло, правда?
— Нет! — Это слово вырывается у меня само собой, бездумно и бессмысленно.
— Вы лжете.
— Н-нет… я…
Он стремительно, как змея, подскакивает к алтарю и нагибается ко мне, держа лампу в нескольких дюймах от моего лица. Он мог бы без труда обжечь меня или свернуть мне шею.
— В последний раз спрашиваю: что именно вы видели?
От страха во рту у меня пересыхает так, что я почти не могу говорить.
— Я… я видела ее убитой. Я видела их обоих убитыми.
Он крепко стискивает зубы и чуть слышно цедит:
— Продолжайте…
Из груди рвутся рыдания. Но я подавляю их.
— Я… я пыталась позвать ее, но она меня не слышала. А потом…
— Потом что?
Тяжесть, наполнившая мою грудь, просто невыносима, я с трудом выдавливаю из себя каждое слово.
— Я не знаю. Это было… как будто тени ожили… я никогда не видела ничего подобного… такой отвратительной твари…
Мне почему-то стало легче, когда я выложила совершенно незнакомому человеку то, что скрывала от всех.
— Ваша матушка сама лишила себя жизни, ведь так?
— Да… — шепчу я, изумленная, что ему это известно.
— Ей повезло…
— Да как вы смеете…
— Поверьте мне, ей очень повезло, что до нее не добралась та тварь. Как до моего брата. Он оказался не таким счастливчиком.
— Но что это такое?
— То, с чем невозможно бороться.
— Но я потом еще раз видела это. Когда ехала сюда в экипаже. У меня было еще одно… видение.
Юноша встревожился. Я вижу страх в его глазах и жалею, что вообще рассказала ему хоть что-то. Он выпрямляется, пристально глядя на меня.
— Слушайте меня внимательно, мисс Дойл. Вы никогда и никому не расскажете обо всем этом. Вы понимаете?
Лунный свет с трудом пробивается сквозь цветные стекла витражей…
— Почему нет?
— Потому что тогда вы окажетесь в опасности.
— Но что это было такое, что именно я видела?
— Это было некое предостережение. И если вы не хотите, чтобы произошли новые ужасные события, вы не будете позволять себе новых видений.
Ночь, дурацкая выходка девиц, страх и измождение… все это выливается в язвительном смехе, который я не в силах остановить.
— Но как, скажите на милость, я могла бы это сделать? Хотя бы потому, что эти самые видения не спрашивают разрешения являться!
— Просто закройте перед ними свой ум, и они быстро прекратятся.
— А если у меня не получится?
Без единого звука он крепко хватает меня за запястье.
— У вас получится.
По центральному проходу дерзко мчится мышь. Молодой человек отпускает меня, по его лицу проскальзывает самодовольная усмешка. Я прижимаю руку к груди и потираю горящую кожу.
