Сьюзен Хилл - Туман в зеркале
Раздевшись, я принялся размышлять о докторе Валентайне Дансере, с которым мне предстояло познакомиться на следующее утро, и о стопке черных блокнотов на моем столе, о том, что должно было их заполнить, и испытывал в равной мере радость и предвосхищение. Это будет хороший день. Я ждал его с нетерпением. Я считал себя счастливым человеком. Но тут по двору внезапно пробежал порыв холодного ветра, задул в мое открытое окно, я вздрогнул и закрыл его, теперь уже вполне готовый лечь и заснуть.
Когда я повернулся от окна, в зеркале на противоположной стене мелькнул проблеск света, и я поднял глаза, ожидая увидеть собственное отражение. Однако там не было ничего и никого — лишь расплывчатые темные контуры. Зеркало — вероятно, вследствие какого-то атмосферного явления — полностью запотело. Но, подойдя поближе, я совершенно ясно увидел сквозь туман мои собственные глаза, пристально глядевшие, сверкающие, обезумевшие от страха и тревоги, даже от ужаса, которых я никоим образом в себе не ощущал. Кровать была широкой, аккуратно застеленной, с высоко взбитыми подушками, но когда я скользнул между туго натянутыми простынями, они оказались холодными-холодными, словно саван, и их прикосновение ощущалось будто текущая вода, хотя, когда я их снова откинул, они оказались хрустящими и сухими на ощупь. Я опустил голову на подушки, и они с легким дуновением опали. Часы снаружи пробили половину — отчетливый двойной удар, эхом отразившийся в мое окно.
Я лежал, весь дрожа, сна ни в одном глазу, и ощущал лишь ужасное расстройство и гнев: душевное спокойствие и приятные ожидания оказались для меня как будто запретны, и всякий раз, стоило мне почувствовать себя убаюканным теплом и уютом, меня непременно выдергивали из этого мира и покоя, нервы мои натягивались до предела подобно струнам марионетки; мне не дозволена была передышка, и я вынужден был вновь и вновь испытывать испуг, потрясение, впадать в состояние паники и замешательства, ощущения неизвестности и ужаса из-за какого-нибудь мелкого, но зловещего и нелепого события. Я видел бледного, оборванного мальчика — то здесь, то там, то позади, то чуть впереди меня; я столкнулся с неприятием, меня предостерегали, чтобы я оставил это, вернулся, был осторожен. Меня дразнили — я видел конкретные предметы и сцены, которые безо всяких очевидных причин пробуждали во мне ужас и желание спасаться бегством, я слышал пение и плач, а после — тишину в пустом доме. Зеркало запотело.
Меня приняли так радушно, я провел здесь такой безмятежный и счастливый вечер, о каком только мог мечтать, и тут… я едва не разрыдался во внезапном порыве отчаяния. Я чувствовал себя пойманным в ловушку, я не знал, ни что со мной происходит, ни что — как предполагается — я должен делать.
Были ли эти события связаны между собой или полностью случайные? Были ли они значимыми? Не видел ли я связей там, где их попросту не существовало? Имелся ли в них какой-то смысл? Имелось ли в них вообще что-нибудь? Призраки, дурные предчувствия, моменты страха — приходили ли они извне, или я терял здравый рассудок? Не был ли окружающий мир лишь отражением моего воображения?
Я лежал, окоченевший, между ледяными простынями и слушал, как часы отбивают следующий час, и еще следующий, и видел бледный отсвет снега, отраженный в зеркале, и стены, и покрывало кровати, и наконец, успокоившись немного, сказал себе, что непривычное вино и усталость вывели меня из равновесия и разогрели мне кровь, и, уверившись в этом, стал уплывать в сон.
Но сон этот был тревожный и беспокойный, опутывающий тонкими сетями фантастических видений. Я словно бы путешествовал, перемешался, блуждал, не в силах ни остановиться, ни отыскать дорогу, ни различить что-либо вокруг меня. Я услышал странные крики, затем вопль, мне показалось, что я падаю, покрываюсь испариной, проваливаюсь куда-то в темный, бурный, затягивающий водоворот — весь этот бред лихорадки и кошмара.
Проснулся я с полной уверенностью, что пение или плач вновь заполняют комнату — или же мою голову.
Но были только сладкая и мирная неподвижность и тишина, а за полузадернутыми шторами падал снег. Часы пробили два. Губы у меня потрескались, во рту пересохло, горло воспалилось. Мне хотелось пить, я знал, что так просто снова не засну и не хотел лежать долгие часы, делаясь добычей для новых видений и фантазий, а потому решительно встал, оделся и вышел в гостиную.
В самой глубине камина еще теплился огонек, я подбросил угли и аккуратно разворошил их, сделав выемку, из которой скоро появились язычки пламени и пошло небольшое тепло. Какое-то время я сидел, съежившись, в темноте, поближе к огню, и пил из стакана воду. Постепенно самообладание вернулось ко мне, последние следы кошмара померкли и развеялись прочь, и я вновь ощутил в себе прежние силы и даже некую бодрость. Это было странное ощущение дежа-вю, как будто когда-то после нервного приступа и депрессии я уже обретал новые силы и возвращал самоконтроль. Я никогда не был подвержен столь полным и разительным переменам настроения и даже физического состояния. Но — главным образом затем, чтобы доказать самому себе, что я снова мужчина, — я решил совершить обход всех своих комнат, исследовать, куда ведут коридоры, и составить для себя более четкое представление об окружающем. В конце концов, повредить мне это не может, никто не станет мне препятствовать, и эта мысль, стоило ей прийти в голову, всецело захватила меня, я был исполнен нетерпения, возбужден и почти по-детски взволнован. Я обулся, надел пальто, памятуя о снеге, на случай, если рискну выйти из дома, и, подняв оставленный мне фонарь, тихо вышел, спустился по крутым ступеням на один короткий пролет и через дверь ниже попал в длинный, обшитый панелями коридор.
Царила полнейшая тишина. Я стоял неподвижно, ощущая вокруг себя стены и окна старых зданий, и думал, что почти могу слышать сам воздух, пока он вновь успокаивается после того, как я закрыл дверь. Напротив меня серебристый свет проникал сквозь витражные окна в каменных амбразурах, и теперь я заметил, что на полках стоят большие старинные книги. Я открыл наугад одну, потом другую, но они были на греческом, латинском и еврейском языках, для меня полностью недоступных, а пожелтевшие страницы пахли плесенью. Я задумался, сколько времени прошло с тех пор, как их последний раз держали в руках.
Портреты, которыми были увешаны стены, были чуть более интересны — пожилые мужчины с суровыми ястребиными чертами лица, и кроткие клирики. Впрочем, были один или два субтильных красивых молодых человека со струящимися локонами и глазами печальной оленихи — поэты, которые учились в Элтоне и умерли романтически юными.
![Сьюзан Хилл - Женщина в черном [пьеса ужасов]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)