Энн Райс - Черная камея
– Она была среди нас самой молодой, – рыдал Лестат. – Только молодые всегда стремятся закончить свои дни. Они видят в смерти какое-то волшебство. С возрастом нашим благом становится вечность.
51
Лестат все еще был покрыт сажей, но его это не очень волновало. Мы позвонили в дверь Оук-Хейвен, и нам открыл сам Стирлинг в толстом стеганом халате. Он искренне изумился, увидев нашу пару на пороге Обители Таламаски – этаких два путника в ночи.
Разумеется, он тут же пригласил нас в библиотеку, и мы приняли приглашение. Когда мы устроились в кожаных креслах, расставленных повсюду для удобства, и Стирлинг сказал любезной маленькой экономке, что нам ничего не требуется, нас оставили одних.
Неторопливо, то и дело срывающимся голосом Лестат поведал Стирлингу, что случилось с Меррик. Он описал церемонию – и то, как Меррик взобралась на алтарь, и то, что он видел потом ожившего младенца и Гоблина, проникшего в маленькое тельце.
А потом Стирлинг выслушал мой рассказ – о Свете и фигурах, удалявшихся куда-то.
– Я могу записать это в наше досье? – спросил Стирлинг. Он вынул носовой платок и высморкался. Он плакал в душе о Меррик. А потом слезы выступили у него на глазах, и он не стал их скрывать, вытер не сразу.
– Для этого я и рассказал вам все, – ответил Лестат. – Чтобы вы завершили досье, заведенное на Меррик Мэйфейр, и знали, что с ней случилось. Чтобы он не оборвался на полуслове, чтобы вы не оплакивали ее, так и не узнав, куда она подевалась и что с ней стало. Меррик была нежная душа. Охотилась только на злодеев. Ни разу не обагрила руки невинной кровью. И свой последний шаг она совершила обдуманно, очень обдуманно. Правда, почему она выбрала этот момент, я не совсем понимаю.
– А мне кажется, я знаю, – сказал я, – но мне не хотелось бы показаться слишком самонадеянным. Она выбрала этот момент, потому что была не одна. Она была с Гарвейном.
– И как ты себя чувствуешь теперь, когда его больше нет? – спросил Стирлинг.
– Я освободился от него и все еще не пришел в себя от того, что случилось. Я потрясен, что Гарвейн убил тетушку Куин, вы ведь знали, что он это сделал? Он испугал ее, и она упала. Это всем известно.
– Да, – ответил Стирлинг, – об этом очень много говорили на ночном бдении. Что ты теперь будешь делать?
– Я потрясен, что Меррик умерла, – сказал я. – Меррик освободила меня от Гарвейна. Лестат любил Меррик. Я тоже ее любил. Не знаю, что я буду делать, куда пойду. Есть еще люди, которые нуждаются во мне. И они всегда были, те, кто нуждается во мне, те, кто мне небезразличен. Я не оборвал связь с человеческой жизнью.
Я замолк, думая о смерти Пэтси. Мне отчаянно хотелось во всем признаться, но я так сильно ненавидел самого себя за содеянное, что вообще не стал об этом говорить.
– Как хорошо ты сказал, – с горечью заметил Лестат, – "не оборвал связь с человеческой жизнью".
Стирлинг закивал в знак согласия.
– А почему вы не спрашиваете, что я намерен делать? – хитро спросил Лестат, подмигнув одним глазом.
– А вы бы мне ответили? – хохотнул Стирлинг.
– Естественно нет, – сказал Лестат. – Но если хотите, можете записать в своих файлах, что я полюбил Тарквиния. Это вовсе не означает, что вы можете теперь мне устроить ловушку в Блэквуд-Мэнор. Надеюсь, вы помните свое обещание оставить Тарквиния в покое?
– Безусловно, – отозвался Стирлинг. – Я всегда выполняю свои обещания.
– У меня остался один вопрос, – робко произнес я. – Последние месяцы я несколько раз разговаривал с Майклом Карри и Роуан Мэйфейр, но они лишь отделываются туманными фразами. Ничего толком не рассказывают о Моне, исключая то, что ей нельзя меня видеть, что она проходит курс особой интенсивной терапии. По их словам, она может умереть от любой инфекции. Мне запрещено навещать ее. Я даже не могу поговорить с ней по телефону...
– Она умирает, – коротко сказал Стирлинг, сверля меня взглядом.
Наступила тишина.
Ее нарушил Лестат:
– Зачем вы ему об этом сказали?
Стирлинг по-прежнему не сводил с меня глаз.
– Потому что он хочет знать.
– Очень хорошо, – сказал Лестат. – Идем, братишка, поохотимся вместе. Я знаю двоих злодеев из Бока Ратон, которые живут одни в великолепном особняке в прибрежной зоне. Будет весело, ты даже не представляешь как. Доброй ночи, Стирлинг. Доброй ночи Таламаске. Пошли.
52
Небо не успело почернеть, когда я входил в дом на следующий вечер. Лестат задержался на кладбище, произнося какую-то последнюю молитву за Меррик или обращаясь к Меррик – точно не знаю.
Наша охота прошлой ночью в Бока Ратон прошла чудесно, Лестат еще раз одарил меня своей всесильной кровью, и я, воодушевленный и смущенный, молился как умел, чтобы Всевышний дал мне знак, как поступить с Моной. Мне хотелось просто увидеть ее, поговорить. Я прикидывал, сумею ли пробраться к ней, если отправлюсь в Мэйфейровскую больницу и потребую свидания, пусть даже мне придется прибегнуть к гипнотическому дару. Один последний взгляд... один последний разговор.
Неожиданно ко мне подбежали Жасмин и Клем.
– В твоей спальне тебя ждет безумная женщина, – сказала Жасмин. – Нам никак не удалось ее остановить, Квинн. Это Мона Мэйфейр – помнишь такую? Так вот, она сейчас наверху, Квинн. Подъехала сюда на лимузине, заваленном доверху цветами. Настоящий ходячий скелет, Квинн, ты умрешь, когда ее увидишь. Погоди, Квинн, мы не сумели ее остановить. Единственная причина, почему мы бросились помогать ей перетаскивать все эти цветы, – она очень слаба.
– Жасмин, пусти меня! – прокричал я. – Ты что не понимаешь, я люблю ее!
– Квинн, с ней что-то не так! Будь осторожен!
Я взлетел по лестнице, стараясь не превышать скорость обыкновенного смертного, ворвался в свою спальню и, захлопнув дверь, запер на замок.
Она поднялась навстречу мне. Ходячий скелет! Именно так! Вся кровать была завалена цветами. Я стоял, потрясенный доглубины души, потрясенный и радостный, что вижу ее. Какое счастье кинуться к ней, обнять хрупкую фигурку! Моя Мона, моя слабенькая худенькая Мона, моя бледная и великолепная Мона, о Господи, только бы не сделать тебе больно.
– Я люблю тебя, моя возлюбленная Офелия, – сказал я. – Бессмертная Офелия, моя навсегда...
Боже, взгляни на эти маргаритки, циннии, лилии.
– Благородный Абеляр, – прошептала она, – я пришла попросить тебя о последней жертве. Я пришла, чтобы попросить тебя позволить мне умереть здесь, позволить мне умереть на твоих глазах, пусть я умру здесь, а не там, среди всех этих трубок и иголок, позволь мне умереть в твоей постели.
Я отстранился. Под кожей я увидел очертания ее черепа, кости плеч, на которых болтался запятнанный больничный халат. Ноги как палки, и руки такие же. Ужасный вид.
