Энн Райс - Черная камея
– Услышь нас, Всевышний, – тут же подхватил я и понял, что Лестат забормотал похожую молитву. – Господь, услышь нас. Приведи сюда Гарвейна.
Хоть я и был напуган, но внезапно осознал, что церемония меня целиком захватила, и под воздействием Меррик мы с Лестатом забормотали более привычные молитвы.
– Господь, посмотри с милосердием на своего слугу Гарвейна, – призывала Меррик, – который с младенчества бродит потерянный среди смертных, не видя Света и стремясь, несомненно, обрести его. Господь, услышь нашу мольбу. Господь, взгляни на Гарвейна, пришли Гарвейна к нам!
Внезапно сильный порыв ветра покачнул ближайший дуб, и в огонь посыпался дождь листьев; костер оглушительно затрещал, а ветер раздул его еще выше, и тут я увидел над пламенем фигуру Гоблина в виде своего двойника, в его глазах светились красные отблески пламени.
– Ты думаешь, что дух не способен раскусить твой трюк, Меррик, – заговорил Гоблин своим низким монотонным голосом, который сейчас заглушал шум костра. Я не слышал этого голоса больше четырех лет. – Думаешь, я не понимаю, что ты задумала убить меня, Меррик? Ты ненавидишь меня, Меррик.
И сразу фигура начала бледнеть и расплываться. В конце концов она доросла до огромных размеров и оттуда, с неба, со всей силы обрушилась на Меррик, но та воскликнула:
– А теперь гори, гори!
И мы все направили на него наш Огненный дар, выкрикивая одно-единственное слово – "гори". Он снова взмыл над костром, превратившись в целое сонмище крошечных огоньков, там он и завис, корчась и беззвучно воя, а потом он опять превратился в ветер и попытался задуть алтарь, после чего вновь напал на Меррик, на этот раз закрутившись в вихревую воронку.
Шум стоял невыносимый. Листва, подхваченная ураганным ветром, посыпалась на нас, пламя ярко вспыхивало. Меррик, пошатнувшись, попятилась, но мы не сдавали позиции, по-прежнему выкрикивая:
– Гори, Гарвейн, гори!
– Гори до тех пор, пока не превратишься в чистого призрака, каким тебе и следует быть! – кричала Меррик. – И тогда, Гарвейн, ты сможешь пройти к Свету, как желает Господь!
Она повернулась и выхватила из большой черной сумки маленький сверток. Развернув белое одеяльце, в которое что-то было завернуто, она протянула вверх сморщенный труп ребенка!
– Это ты, Гарвейн! – закричала она. – Это ты, поднятый из могилы, из этого тела ты вышел и принялся бродить, не находя себе места! Это твое бренное тело, это ты во младенчестве. Выйдя из него, ты стал бродить как потерянный, пока не прилепился к Квинну! Видишь это крошечное тельце, оно твое, Гоблин!
– Ложь! – прозвучал его голос, и он сам возник по эту сторону алтаря, прямо перед нами, мой двойник до последней пуговицы, и в бешенстве попытался вырвать крошечного черного сморщенного младенца из ее рук, но она держала тельце крепко, громогласно заявив Гоблину:
– Ты ничто, один только дым и отражение, ты воздух, воля и ужас. Ступай туда, куда тебе укажет Господь! Всевышний, молю тебя, забери этого раба, забери его, куда захочешь!
Гоблин закачался, как струйка дыма, пытаясь слиться с Меррик. Она сопротивлялась ему изо всех сил. Я видел, как он сдается, меркнет. Он бледнел и расплывался, колыхаясь на ветру. Не знаю, каково ему было ощущать жар от костра.
И снова он высоко поднялся над нами и раскинулся во все стороны наподобие полога.
– Всевышний, создавший Джулиена, Гравье, Пэтси, прими к себе этого сироту, – прокричал я. – Грейс, Элис, Роза, придите к этому обреченному скитальцу. Присоедините свои молитвы к нашим.
– Да, – подхватила Меррик, крепко прижимая к груди трупик младенца, – Джулиен, Гравье, Томас – заклинаю вас, покиньте место своего вечного покоя и отведите это дитя к Свету, заберите его!
– Я отрекаюсь от тебя, Гоблин, отныне и навсегда! – прокричал я. – Отрекаюсь перед Богом! Перед Папашкой, перед всеми моими предками, перед ангелами и святыми! Господь, да услышь мою молитву!
– Всевышний, услышь наш крик! – взывала к нему Меррик.
Она подняла ребенка вверх, и я собственными глазами увидел, что он живой! Я видел, как он шевелил ручками и ножками, я слышал, как он захныкал! Я слышал его плач!
– Да, Гоблин! – кричала Меррик. – Это ты во младенчестве, да! Войди в это тело. Вернись в свою плоть! Заклинаю тебя, сделай так, как я велю.
Высоко над костром гигантский образ Гоблина содрогнулся, словно от слабости и ужаса, а затем ринулся вниз и исчез в плачущем младенце. Я видел это. Я чувствовал это. И я сказал в душе: "Аминь, брат, аминь".
Послышался отвратительный вой, и ветви дуба снова начали раскачиваться на ветру. А потом наступила полная тишина – слышалось только, как потрескивает костер. Тишина была такой глубокой, что казалось, будто Земля перестала вращаться.
Только гудел костер.
Тут я понял, что лежу на земле. Какая-то невидимая сила сбила меня с ног.
Я увидел яркий свет, но он не резал мне глаза. Это было величественное сияние, освещавшее все вокруг, а тем временем что-то ужасное происходило внутри костра.
Туда вступила Меррик. Она взобралась на высокий алтарь, вошла в огонь вместе с младенцем, и теперь оба горели. Они горели, а там, в небе, в чистом божественном Свете я различил идущие фигуры, полупрозрачные фигуры – в одной из них я безошибочно узнал худощавую фигуру Папашки, рядом с ним ковылял малыш, там была и Меррик, она шла рядом с маленькой старушкой. И я видел, что Меррик повернулась и подняла руку, словно прощаясь.
Благословенный Свет медленно померк. Рассеялись его теплота и великолепие.
Придя в себя и снова обретя способность шевелить руками и ногами, я поднялся с земли и увидел, что Лестат вытащил из костра тело Меррик и, всхлипывая, пытался загасить на ней огонь своим сюртуком.
– Она ушла, – сказал я, – я видел.
Но Лестат словно обезумел. Не слушал меня. Пламя наконец удалось потушить, но у нее обгорела половина лица, почти весь торс и правая рука. Ужасное зрелище. Он вспорол себе запястье, пролив густую вязкую кровь на ее тело, но ничего не произошло. Я знал, на что Лестат надеялся. Я помнил легенду.
– Она ушла, – повторил я. – Я видел, как она уходила. Она ушла туда, где Свет, и на прощание помахала рукой.
Лестат выпрямился и принялся вытирать кровавые слезы и сажу с лица. Но он все никак не мог успокоиться и продолжал рыдать. Я понял, что люблю его.
Мы вместе подняли ее останки и водрузили на алтарь. Подбросили дров в огонь, и совсем скоро от тела остался один пепел, который мы и разбросали во все стороны. Ничего не осталось ни от костра, ни от тела Меррик.
Жаркая ночь была тиха и спокойна, кладбище погрузилось в темноту.
– Она была среди нас самой молодой, – рыдал Лестат. – Только молодые всегда стремятся закончить свои дни. Они видят в смерти какое-то волшебство. С возрастом нашим благом становится вечность.
