Елена Блонди - Хаидэ
— Не врет! — сердито закричал один из парней, размахивая булыжником, — я тама был, мы были. Висели дети, я видел! А женки ваши лежат связаны да опоены, чтоб значит, не блажили зря.
Топтун выхватил из рук Абита девочку, трезвея, осматривал синюшное лицо и вялые ручки. Поднял глаза на остальных.
— Лойка. И не дышит вовсе! И вараки след. На шее прям.
Целитель дернул широкий рукав Пастуха, который стоял, согнувшись и глядя перед собой в одну точку.
— Мой Пастух, что нам сейчас? Что?
— Оставь его, — насмешливо сказала Хаидэ, отступая с линии бессмысленного взгляда, — он смотрит сон.
— Сон? А как же?..
Охотник вышел вперед, вздымая длинные руки. Тонкие уши горели красным, просвечивая.
— Славные тойры! Если пиво вам не по вкусу, идите в пещеры!
Мужчины загомонили, голоса плыли в багровом пространстве, делая его теснее, заполняя собой, и вдруг смолкали, чтоб ударить в стены неясным, но грозным шумом. Охотник оглянулся на Пастуха. Тот выпрямлялся, водя глазами по сторонам. Рукава повисли, показывая лишь кончики пальцев с позолоченными ногтями. Рядом суетился Целитель, подступал, протягивая руку, чтоб тряхнуть повелителя за плечо и в последний миг не решался, засматривая в мутные глаза с надеждой — вот очнется сам.
Еще немного, понял Охотник, надо удержать толпу самому, надо не промахнуться…
— Утром вы получите солонину, я велю открыть главную кладовую! Пиво, винишко и вкусная еда, тойры!
В глухом гуле раздался голос, ясный, как лезвие топора:
— Мы тебе свиньи, ага?
Уши Охотника запылали. Он бы с радостью передал главную роль в разговоре другому, да хоть Жнецу или Ткачу, но никогда и нигде, кроме смыкания шестерки в сердце горы, когда их ладони слипались, делая головы одним общим умом, — не приходили жрецы друг другу на помощь. Гнездо тем и было приятно, что жизнь в нем всегда спокойна и тепла.
И ощущая локтями и спиной пустоту, сквозившую ледяным холодком, Охотник допустил ошибку.
— Тот, кто кричал, получит плетей! И заточение в яме!
Он поворачивался, грозно хмуря длинные брови, надеясь, что тойры вытолкнут вперед крикуна. И возвысил голос, раздраженно понукая:
— Долго ли ждать вашим жрецам, вашим владыкам? Где этот бык, что посмел…
Тяжелая рука легла на плечо. Пастух отодвинул Охотника и встал на его место, простирая руки над толпой:
— Славные тойры! Вы гневны и потому ошибаетесь. Это она, дочь скорпионов, пленила детей и издевалась над ними. Такова ее месть за то, что царственный сын назначен нам будущим вождем!
Он ткнул рукой в обвиняющем жесте, не глядя на ту, что вынула его из реальности и победила, пусть на несколько мгновений. И в широкой груди Пастуха поднималась холодная ярость, затаптывая память о биении сердца.
Но время было упущено. Он так хотел править сам, что не заметил, как за несколько поколений превратил пятерых помощников в безвольных исполнителей своей постоянной силы.
— Сама вбила брус! — загремел Нарт, тряся кулаком, над которым каталась по согнутому локтю детская голова, — сама вызвала мутов, ага! Вы — пришлые, а мы живем тут с начала времен! Муты не приходят сразу. Надобно цельное лето кормить гадов, да еще рыть им зимовку, чтоб там вода и тепло. Думаешь, мы тупые совсем быки, а? Думаешь, баба скакала тут по пещерам и рыла ямищу втихую? Вот уж ага…
— Вараки, — крикнул кто-то от стены, — варак даже бабы-стервы не тронут, они ж плодиться начнут, пожрамши.
— Славные тойры!.. — Пастуху казалось, что к его спине приклеился насмешливый взгляд безоружной женщины. И он повел плечами. Заговорил дальше, щедро наполняя голос медом:
— Славные! О вас заботимся, и разве плохо вам — в тепле и сытости семейных пещер? Девки без числа, винишко и ягоды, мясо.
— Да, — задумчиво сказал кто-то и жрец закивал.
— Верить! Вы должны верить! Мы смотрим туда, где вы станете как прежде — сильными и могучими! С новым вождем! Так давайте вырастим его вместе!
— Чего ждать-то, — осведомился Нартуз, передавая детей стоящим рядом мужчинам, — зачем нам чужак? У своих штоль не сыщем вождя?
— Да! — радостно закричал Бииви, выскакивая из арки, а следом за ним бежали разгоряченные расправой над мутами парни и, еще не понимая, о чем, орали тоже:
— Да! Да!
У Пастуха вдруг заболела голова. Так чуждо вклинивалась жизнь в то, что происходило в его голове совсем недавно, и раздражение росло, превращаясь в злое желание избавиться от помехи. Он обвел орущих плавающим взглядом. Убить бы их всех сейчас, стоптать ногами, в кашу. Чтоб замолчали глотки и закрылись глаза. И баб туда же вместе с их коврами, и грязных детей. Нашли себе горе — троих сопливых выродков. А сами бегают из постели в постель, как горные бурундуки, спариваются, будто жрут сладкое, без меры. Уйти бы сейчас, лечь в тишине на мягкое покрывало и песчинку за песчинкой пропускать через пальцы каждый взгляд, каждую линию и звук того, что произошло во время мысленного разговора с пленницей. Как она делает это? И почему это выше всех наслаждений, полученных им за столько времен?
— Сыщем! — Нартуз победно оглядел мужчин и упер руки в бока.
Пастух очнулся, с ненавистью возвращаясь к необходимому. И, выплескивая злобу, тоже совершил ошибку.
— Уж не ты ли этот вождь? — загремел под закопченными сводами голос, переполненный ядовитой насмешкой.
Наступила тишина. Тойры бычили головы, опуская крутые лбы, глаза их сощуривались, а ноздри раздувались. Круглились мощные плечи, сжимались тяжелые кулаки.
Пастух дернул щекой, перебегая острым взглядом с одного мрачного лица на другое. Сейчас он отдал бы все свои шелковые покрывала и отомкнул все кладовые с изысканными запасами, лишь бы вернуть слова, сказанные по неразумию.
И тут следом за молодцами Бииви из арки вышел, покачиваясь и держась за разбитое лицо тот самый мальчишка, тойр лет семнадцати, что держал веревку над мутами. Он плакал и, ухватив Нартуза за локоть, вдруг повалился на колени, перемежая рыдания с криками.
— Не хотел! Я нет, не хотел, старший мой Нарт, ты, ты… я…
— Чо ж слабо стукнул, эх, — завопил Бииви, прыгая на одной ноге и пытаясь достать ребра мальчишки второй.
— Погодь. А ты — говори, — Нартуз вздернул парня за шиворот рубахи и поставил лицом к тойрам, — им говори.
— Я не злой. Они сказали — брата возьмут, к варакам. А куда брата, он совсем со-опля еще. Трех годов нету! Я потому держал. Ну, жалко же!
Он забормотал еще, заикаясь и всхлипывая, водил руками, показывая что-то маленькое от земли, и обращал к мужчинам просящее, залитое кровью безбородое лицо.
