Кристофер Мур - Грязная работа
У Софи уже пробились материнские темные волосы и, если Чарли не ошибался, та же потрясенная нежность к нему на лице (плюс разлив слюней).
— Значит, я Смерть, — произнес Чарли, пытаясь сконструировать сэндвич с тунцом. — Папа у тебя Смерть, золотко. — Он проверил, как там тост — механизмам выброса тостов он не доверял, ибо производители тостеров иногда желали его смерти. — Смерть, — повторил он; тут консервный нож скользнул, и Чарли ударился о стойку перевязанной рукой. — Черт!
Софи забулькала и выпустила очередь счастливого детского лепета, который Чарли принял за «Ну расскажи, папуля? Пожалуйста, ну прошу тебя — расскажи».
— Я даже из дому выйти не могу — боюсь, кто-нибудь замертво падет к моим ногам. Я — Смерть, солнышко. Сейчас тебе, конечно, смешно, но ты никогда не попадешь в приличный детский садик, если папа у тебя укладывает людей поспать в ямку.
Софи выдула пузырь слюнявого сочувствия. Чарли извлек тост из аппарата вручную. Сыроват, но впихнешь его туда еще раз — непременно подгорит, если не следить за тостом ежесекундно и не выковырять вручную опять. Поэтому теперь Чарли, вероятно, подхватит какой-нибудь редкий и вредный для здоровья патоген недожаренного тоста. Тостовое бешенство! Ешь тостерных производителей.
— Это смертельный тост, барышня. — Он показал Софи кусок недожаренного хлеба. — Тост Смерти.
Он положил хлеб на стойку и снова пошел на банку тунца приступом.
— Может, она выражалась фигурально? В смысле, может, рыжая просто имела в виду, что я… ну, понимаешь, смертельный зануда? — Это, конечно, не очень объясняло всю остальную происшедшую жуть. — Как ты считаешь? — обратился он к Софи.
В лице ее он искал ответа, а малютка сияла ему типичной рэчелианской улыбкой умника (минус зубы). Она неприкрыто наслаждалась его мучениями, и, странное дело, Чарли от этого стало легче.
Консервный нож опять соскользнул, сок тунца брызнул на рубашку, а тост упрыгал под стойку, и теперь на него налипли комья пыли. Мусор на его тосте! Мусор на тосте Смерти. Черт, да что за радость быть Повелителем Преисподней, если на твоем недожаренном тосте — мусор?
— Йопь!
Он схватил с пола тост и запустил мимо Софи в гостиную. Малютка проследила глазами за полетом хлебобулочного изделия, потом опять перевела взор на папу и восхищенно взвизгнула, словно говоря: «Еще, папа. Сделай так еще!»
Чарли вынул ее из стульчика и прижал к себе, вдыхая кисло-сладкий младенческий аромат; на комбинезончик выдавились отцовские слезы. Он сумел бы все это, если бы рядом была Рэчел, а без нее — не мог, не хотел.
Просто не будет никуда выходить. Вот его решение. Единственный метод обезопасить население Сан-Франциско — сидеть дома. И четыре следующих дня он сидел в квартире с Софи, а за продуктами отправлял соседку сверху — миссис Лин.
(И у него уже скапливалась довольно обширная коллекция овощей, о названиях и способах приготовления коих он не имел ни малейшего понятия, ибо миссис Лин — вне зависимости от того, что он заносил ей в список покупок, — затаривалась только на рынках Китайского квартала.)
А через два дня, когда в блокноте на тумбочке появилось новое имя, Чарли нанес ответный удар: спрятал блокнотик под телефонным справочником в ящик кухонного шкафа.
Тень он увидел на крыше дома напротив на пятый день. У самого выхода с чердака. Сначала не очень понял, гигантский ли это ворон или такую тень отбрасывает обычная птица, но едва до него дошло, что сейчас полдень и любая нормальная тень лежать будет отвесно внизу, крохотный вороненок неверья сгинул вмиг. Чарли закрыл все жалюзи с той стороны квартиры и заперся в спальне с Софи, коробкой «памперсов», корзиной продовольствия и шестериками детского питания и апельсиновой газировки; так он прятался, пока не зазвонил телефон.
— Вы чего это делаете? — раздался в трубке низкий мужской голос. — Совсем спятили?
Чарли был ошарашен: судя по номеру на определителе, кто-то не туда попал.
— Я ем такую штуку — то ли дыню, то ли кабачок. — Он глянул на зеленую фиговину: по вкусу дыня, по виду кабачок, только с шипами. (Миссис Лин называла ее «заткнись-и-ешь-полезная».)
Человек произнес:
— Вы лажаете. У вас есть работа. Делайте то, что говорится в книге, или все важное у вас отберут. Я не шучу.
— В какой книге? Кто это? — спросил Чарли. Голос ему показался знакомым, и у него почему-то сразу включился режим тревоги.
— Этого я вам, извините, сказать не могу, — ответил человек. — Простите.
— У меня ваш номер высветился, дурила. Я знаю, откуда вы звоните.
— Ой, — произнес человек.
— Раньше думать надо было. Что же у вас за такая зловещая власть над тьмой, если вы даже номер свой не блокируете?
На дисплее определителя значилось: «Свежая музыка» — и номер. Чарли перезвонил, но никто не ответил. Он сбегал на кухню, выкопал из ящика телефонную книгу и поискал «Свежую музыку». Магазин неподалеку от верхней Маркет, в районе Кастро.
Телефон зазвонил снова, и Чарли схватил трубку с кухонной стойки так свирепо, что чуть не выбил себе зуб.
— Безжалостный ублюдок! — заорал Чарли в трубку. — Вы вообще отдаете себе отчет, чего мне все это стоит, бессердечное вы чудовище?
— Сам иди на хуй, Ашер, — ответила Лили. — Если я ребенок, это не значит, что у меня нет чувств. — И повесила трубку.
Чарли перезвонил.
— «Ашеровское старье», — ответила Лили. — Семейное предприятие буржуазных штопаных гондонов вот уже тридцать лет.
— Лили, прости меня — я обознался. Ты чего звонила?
— Moi? — переспросила Лили. — Je me fous de ta gueule, espece de gaufre de douche.[21]
— Лили, прекрати говорить по-французски. Я же извинился.
— С полицией будешь разговаривать. Тут тебя ждут.
Перед нисхождением в лавку Чарли пристегнул Софи к груди, как террорист — бомбу-младенца. Малютка только что перебралась через новый рубеж и научилась держать головку, поэтому пристегнул он ее лицом вперед, чтобы она могла озираться.
Пока Чарли шел, ручки и ножки у Софи болтались по сторонам, будто она прыгала с парашютом (в роли парашюта выступал щупленький ботаник).
Полицейский стоял у кассы против Лили и выглядел при этом как реклама коньяка: двубортный костюм цвета индиго — итальянского пошива, шелк-сырец, — льняная сорочка оттенка буйволовой кожи и ослепительно желтый галстук. Лет пятидесяти, латинос, поджарый, с резкими чертами, напоминающими хищную птицу. Волосы гладко зачесаны назад, и седые пряди у висков наводили на мысль, что он летит, хотя с места он не двигался.
