Кристофер Мур - Грязная работа
Обзор книги Кристофер Мур - Грязная работа
«Грязная работа» — изобретательный, гипнотический, хулиганский, умный роман для всех тех, кто не падает в обморок от шуток о смерти и острого словца. От детей и особо нервических граждан его стоит держать подальше, зато остальным новая книга Кристофера Мура категорически рекомендуется — как лучшее средство от пошлости наших будней.
Кристофер Мур
Грязная работа
Эта книга посвящается Патрише Мосс, которая в своей смерти была так же щедра, как и в жизни, и работникам и волонтерам хосписов всего мира.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Дела прискорбные
Гильгамеш! Куда ты стремишься?
Жизни, что ищешь, не найдешь ты!
Боги, когда создавали человека, –
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали.
Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно,
Днем и ночью играй и пляши ты!
Светлы да будут твои одежды,
Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит,
Своими объятьями радуй подругу –
Только в этом дело человека!
«Эпос о Гильгамеше»1
Коль я за смертью не зашел, она пришла за мной…[1]
Чарли Ашер ходил по земле, как муравей по воде: малейший неверный шаг — и его засосет в глубины. Благословенный воображением бета-самца, в жизни он по большей части вглядывался в будущее, дабы успеть засечь, каким манером мир сговаривается его прикончить. Его самого; Рэчел; а теперь и новорожденную Софи. Но, невзирая на всю внимательность, паранойю, беспрестанную суету с того дня, когда Рэчел выписала на тесте беременности синюю полоску, и заканчивая тем днем, когда Рэчел вкатили в послеродовую палату больницы имени Св. Франциска, — Смерть все-таки вкралась.
— Она не дышит, — сказал Чарли.
— Отлично она дышит, — ответила Рэчел, поглаживая кроху по спинке. — Хочешь подержать?
В тот день Чарли уже подержал младенца Софи несколько секунд — и поспешно вручил медсестре, заявив, что пальчики на руках и ногах должен считать более квалифицированный специалист. Сам он пересчитал дважды и оба раза дошел до двадцати одного.
— Все делают вид, будто ничего особенного. Мол, все будет прекрасно, если у ребенка минимум десять пальцев на руках и десять на ногах. А вдруг лишние? А? Неучтенка с пальчиками? Что, если у ребенка хвост?
(Чарли был уверен, что в шесть месяцев опознал хвост на сонограмме. Пуповина, щас! Распечатку он сохранил.)
— У нее нет хвоста, мистер Ашер, — терпеливо сказала сестра. — И пальцев десять и десять, мы все проверили. Может, вам пойти домой отдохнуть?
— Я все равно ее люблю, даже с лишним пальчиком на руке.
— Она вся — нормальная.
— Или ноге.
— Мистер Ашер, мы правда знаем, что делаем. У вас красивая здоровая девочка.
— Или с хвостиком.
Медсестра вздохнула. Она была приземиста, широка в кости, и на правой икре у нее сквозь медсестринский чулок виднелась татуированная змея. По четыре часа каждый рабочий день медсестра массировала недоношенных, продев руки в отверстия люцитового инкубатора, как будто в нем помещалась радиоактивная искра. Медсестра с ними разговаривала, ласково их увещевала, рассказывала, какие они особенные, и чувствовала, как внутри у них трепещут сердечки не больше свернутой в комок пары спортивных носков. И плакала над каждым, и верила, что слезами своими и касаньем переливает в их тельца капли своей жизни, — что вполне ее устраивало. Ей не жалко. Неонатальной медсестрой она работала уже двадцать лет и ни разу не повысила голос на свежего папашу.
— Черт бы вас подрал, нет у нее никакого хвостика, обалдуй! Ну сами посмотрите! — Медсестра отвернула одеяльце и нацелила попку младенца Софи на Чарли так, словно собиралась дать залп какашками оружейного класса такой мощи, что простодушному бета-самцу и не снилась.
Чарли отпрыгнул — вот вам поджарый и проворный тридцатник в чистом виде, — а затем, сообразив, что младенец не заряжен, огладил лацканы твидового пиджака жестом праведного негодования.
— Может, вы удалили его в родильном отделении, и мы так и не узнаем. — Сам-то он не знал наверняка.
Из палаты его выдворяли сначала акушер-гинеколог, а под конец — сама Рэчел.
(«Он или я, — сказала она. — Кто-то из нас тут лишний».)
В палате Чарли сказал Рэчел:
— Если ей удалили хвост, я хочу его забрать. Вдруг понадобится, когда она повзрослеет.
— Софи, твой папа вообще-то не спятил. Он просто пару дней не спал.
— Она смотрит на меня, — сказал Чарли. — Она смотрит на меня так, будто я на скачках спустил все деньги на колледж, и перед тем как пойти на физфак, ей придется идти на панель.
Рэчел взяла его за руку.
— Милый, я думаю, глаза у них так рано еще не фокусируются, а кроме того, ей рановато переживать, надо ли ей по пути на филфак заходить на панель.
— Физфак, — поправил Чарли. — В наши дни они взрослеют рано. К тому времени, как я разыщу ипподром, она может и вырасти. Господи, твои родители меня возненавидят.
— И что изменится?
— Другие поводы. Теперь я сделал их внучку шиксой.
— Она не шикса, Чарли. Мы это уже проходили. Она моя дочь, а потому — тоже еврей.
Чарли опустился на одно колено у кровати и двумя пальцами взял Софи за крохотную ручку.
— Прости папу, что сделал тебя шиксой. — Он поник головой, спрятав лицо в лощинке, где младенец смыкался с материнским боком.
Рэчел провела ногтем по узкому лбу Чарли, очертив вдоль волос резкий разворот.
— Тебе надо поехать домой и выспаться.
Чарли пробормотал что-то в простыни. А когда поднял голову, в глазах его стояли слезы.
— Она теплая на ощупь.
— Она и есть теплая. Ей так положено. Она млекопитающая. Грудное вскармливание. Ты чего плачешь?
— Какие вы прекрасные, ребята. — Он разложил темные волосы Рэчел на подушке — одним длинным локоном обвил головку Софи и стал укладывать его в детский паричок. — И если волосы у нее не вырастут, это ничего. Была же такая сердитая лысая певица где-то в Ирландии — и ничего, симпатичная.[2] Если у нас будет хвостик, можно с него пересадить.
— Чарли! Иди домой!
— Твои родители скажут, что я во всем виноват. Что их лысая внучка шикса, на панели зарабатывает себе на физфак — и все из-за меня.
Рэчел схватила звонок с одеяла и воздела так, будто он подсоединен к бомбе.
— Чарли, если ты сейчас же не поедешь домой и не ляжешь спать, клянусь — я вызову сестру, и тебя отсюда вышвырнут.
Говорила она строго, но при этом улыбалась. Чарли нравилось смотреть, как она улыбается, — он всегда это любил: одновременно походило на одобрение и дозволение.
Дозволение быть Чарли Ашером.
— Ладно, поеду. — Он пощупал ей лоб. — У тебя жар? Ты не устала, нет?
