Юрий Бригадир - Аборт
— Видите? — спросил он, — это можно назвать человеком?
— Не думаю… — засомневался я, — это скорее, его изображение.
— Но человека, не кошки, не собаки?
— Ну да.
— То есть вы допускаете, что я нарисовал именно человека?
— Да конечно, я допускаю! К чему вы это?
— К тому что вы, сами того не ведая, одним только разумом, представлением, наделили изображение сущностью. И теперь оно имеет вес, рост, цвет, силу и еще тысячу характеристик. Всего только потому, что вы допустили, что это именно человек. Ваш мозг сделал его, и теперь вы не можете относиться к нему просто как к карандашным линиям, разве не так?
— Хорошо, это человек. Что дальше?
— Разрешите зажигалку? — попросил харон, взял ее и поджег салфетку. Рыхлая бумага мгновенно вспыхнула и за секунду исчезла. Мелкий догорающий на лету остаток серый человек бросил в пепельницу и задумчиво потер пальцами лоб.
— Самое удивительное, Саша, — обратился он ко мне по имени, — и одновременно очень простое, что меня нет. Я такой же нарисованный вашим воображением. А оно у вас очень, очень земное. Вы бы и рады оторваться, да ничего другого разум не предлагает. И потому убить нас можно. И именно поэтому для Сергея мы просто враги. А раз так, то когда попадает пуля, мы умираем. И нам больно, и мы теряем сознание, и снова, и снова приходим без оружия.
— А белые хароны?
— Лучше вам их не видеть.
— Почему?
— Помните, как в детстве вы быстро-быстро повторяли одно и то же слово. В какой-то момент оно отрывалось от смысла, и вы же не узнавали его, и оно начинало пугать. А ведь его звучание не менялось.
— Я не понимаю…
— Вы слишком часто повторяли их имена… — сказал серый харон, поднялся и вышел.
Парень с девушкой в углу кафешки насиловали караоке, подбирая музыку. Наконец, парень нарыл что-то эпическое, взял микрофон, тщательно откашлялся в сторону и нагло объявил, знакомо шевеля губами мимо звуков:
— Тут, значится, телка моя… спросила исп… исполнить пестню. А чтобы вы не подпевали и не портили, сукины дети, мне весь драйв, слова я буду другие вставлять. Кстати, телка, велика вероятность, мне сегодня даст, а то уже просто неприлично ходить с таким хуем наперевес. Я прав? — спросил парень блондинку сиреневого с проседью цвета.
— Факт! — весело подтвердила девушка и подпрыгнула.
— Пестня называется… где это… ах да! «Ты меня любишь». Исполнял Александр Серов… эээ… до меня, в смысле! — эпатажно сообщил яркий самобытный певец и раскинул руки на манер пугала.
«Интересно, чего это им всем уже второй день не дают»? — подумал я.
Известная, а в свое время даже набившая оскомину песня про абсолютно неземную любовь, началась как обычно, со всех наличных дудок и скрипок в оркестре. А то даже и соседский кладбищенский джаз-банд помог. Слова были жизнерадостными до такой степени, а голос солиста-самородка таким сочным от природы, что на последних аккордах ему даже элементарно забыли набить морду.
В узенькой
сауне
Тело
моё
разденется…
В долгое
плаванье,
Хули —
сюжет роденовский!
Ящики
с пивом.
Тазики
с закусонами.
О,
это чудо —
тело моё самсоново!!!
Жопа
сидит
на полочке,
Яйца —
от пара смирные…
Похую —
до ночи
Буду я медитировать!
Трезвые
банщики
Сварятся —
как пожарники!
О,
это тема,
бля —
Нехуй ко мне в напарники!
Где-то
там
талия
Под животом
запрятана —
Это —
неважно.
Важно
— что я нарядный!
Лилии,
якори,
змеи,
кресты
и лозунги!
О,
эта гамма, бля —
Синее
с розовым!!!
В узенькой
сауне
Арку мне —
экстремальную!
Чтобы
я выдохнул
Всю
ту
хуйню
термальную!!!
Пусть
фонтанируют
Градусы,
бля,
из глотки!
О,
это чудо!
Дайте
мне водки!!!!!!!!!
Последние слова практически потонули в овациях. Надо сказать, к этому времени мне уже принеслибухла и жрачки, отчего я тут же забыл всю меланхолию без всякого сожаления.
Посмотрев на чисто сервированный стол, я осторожно взял в руки рюмку. Потянул ее на себя. Она затуманилась, и их вдруг стало две, просто каждая была чуть бледнее. Придвинул обратно. Они соединились и засверкали в полную силу. Но если не сравнивать так скрупулезно, вряд ли я бы их отличил. Поэтому я плюнул и занялся делом.
Сначала я пил просто сидя за ностальгию. Потом, откинувшись, за окончание жизненного пути. Потом стоя за дам. Потом за них же сидя. Потом что-то орал или скандировал, и мне даже подпевали. Потом наступил форсаж, турборежим и порнография. Потом стало тихо. Потом стало невыносимо тихо. Потом я лихорадочно, срывая ногти, вырвал из кармана сотовый и стал звонить. Я звонил, кажется, всему миру. Потом я вышел на улицу, под черный ночной ливень, который тут же вспорол мне кожу, упал ничком в лужу и зарыдал…
Я перевернулся лицом в водяной, летящий навстречу, космос и стал глотать влагу, словно не пил тысячу лет. Невыносимо блестящая синяя молния разорвала пополам небосвод, и тысячу лет спустя раздался грохот, от которого я потерял сознание.
Пришел я в себя от того, что кто-то прислонил меня спиной к семнадцатидюймовому колесу.
— Бывает, Санек, — раздался голос Сереги, — тоска смертная, сам знаю, хоть вой!
Сверху, не прекращаясь, все рушился теплый дождь, шлифовал кожу, виртуозно лился за шиворот, пробегал вдоль спины, пробивал тело насквозь, не давал толком дышать. Друг сел рядом, достал откуда-то блестящую хромированную фляжку и сделал из нее порядочный глоток.
— Это еще что. Это еще похоже на жизнь. Так себе меланхолия, второй сорт. Потом будет круче. Лютая тоска тебе всю душу проест, вывернет, и выхода не будет, Санек. В реальной жизни выпил, врага живьем сжег или там — на куски порезал и застрелился — тебя каждый поймет. А тут бежать больше некуда. Тут терпеть надо. Но могу сказать — чем дольше ты тут, тем сильнее становишься. Через полгода будешь уже сносно себя чувствовать, а потом даже привыкнешь. Хотя все время будет что-то болеть. Бьется в тесной печурке Лазо!!! — пропел дурниной Серега и протянул флягу. — Хлебнешь?
Я помотал головой.
— Тогда, Санек, подымайся. Сейчас я тебе вытрезвитель делать буду.
— Какой вытрезвитель? Я же в говно… — удивился я.
