Мария Барышева - Дарители
Вита зло грохнула стаканом о стол, чуть не разбив его, и уткнулась в лежащее перед ней письмо. Постепенно она снова втянулась в работу. Довести ее до конца казалось ей жизненно важным — не только для того, чтобы понять в чем же дело. Разгадав загадку этих писем, она сможет доказать — хотя бы самой себе, что все погибшие — и недавно, и два года назад — не сумасшедшие, не убийцы, не самоубийцы, а жертвы.
Жертвы чего?
Шевеля губами, она еще раз перечитала бессмысленный набор слов, который, в принципе, уже знала наизусть, потом снова начала писать на листке собственные семантические варианты, то и дело принимаясь копаться в собранном за все время научном материале. Язык… система… язык связан с мышлением… направления менталингвистики… из какой области исходить? Каким образом написанные на бумаге слова могут влиять на психику, да еще так, что хочется умереть? Набор слов… неверные окончания… метафоры… ассоциации… нет контекста… художественные метафоры без контекста умирают… набор слов… метафоры или не метафоры… множество глаголов — значит действие… множество личных местоимений второго лица — ты, ты, ты… действие, применимое к тебе или предпринимаемое тобой… ничего не понятно… бред… набор метафор… как возможно расшифровать метафору, если она вырвана из контекста… а контекст — питательная среда, без него художественная авторская метафора умирает… как понять мертвую метафору — ведь она уже разложилась на бессвязные слова, она не существует… И была ли она вообще? Черт, у нее нет нужной подготовки, она и то немногое, похоже, забыла. Почему неверные окончания? Сладкая лед огня… Сладкий… периферийные значения — то, что доставляет удовольствие, и то, что соответственно желанно, лед — холодный, мертвый, огонь… Желание смерти? Смерть желанна? Смерть доставит удовольствие? Нет, не то, не то, не все так просто. А может, напротив, слишком просто? Не в словах дело? Какой-то яд, какой-то особенный яд?
Вита покосилась на нераспечатанный конверт, адресованный ей самой. Конверт был аккуратно положен на край стола, белел там издевательски и зазывающе. Легко проверить, очень легко — достаточно только открыть. Ее рука потянулась к письму, но как только пальцы коснулись бумаги, тотчас же отдернулась. Вита взяла одну из книг и бросила поверх конверта.
— Сиди в чехле, — пробормотала она и снова зарылась в свои бумаги, вновь и вновь перечитывая отрывки из работ известных исследователей метафоры. Скляревская, Шмелев, Телия, Гусев… Фамилии устроили в ее мозгу сумасшедшую пляску, и Вита схватилась за голову, изо всех сил сжимая виски ладонями. Кто подскажет? У кого спросить? Она взяла ручку и начала рисовать некую схему, понятную лишь ей одной.
Несмотря на многочисленные сомнения, Вита все же какой-то частью сознания, а может, и подсознания чувствовала, что продвигается в правильном направлении. Эта часть шла по запутанному следу, пропитанному особым манящим и в то же время пугающим запахом, каким пахнет истина. Так же, как и Наташа, Вита чувствовала, что приближается к некому озарению, так же, как и Наташа, она и хотела его и страшилась. Но помимо близости этого озарения она чувствовала и еще кое-что, что пугало ее не меньше, и чем чаще она думала об этом, тем сильнее становилось ощущение, что и в них с Наташей, и вокруг них сгущается тьма.
Что-то должно было произойти. И скоро.
Что-то нехорошее.
Из открытой балконной двери потянуло холодом, и Вита зябко поежилась. Не отрывая взгляда от бумаг, она протянула руку к стакану, но тут краем глаза уловила резкое движение прямо перед собой, ее рука дернулась, толкнув стакан, и тот кувыркнулся со стола и, стукнувшись о пол, раскололся пополам.
— Не страшно, — негромко сказала Наташа, стоявшая напротив стола. Ее глаза улыбались, но выражение их было странным, точно они смотрели внутрь себя. — На кухне есть еще.
Это были последние слова, прозвучавшие в квартире в этот день. До глубокой ночи ни она, ни Вита больше не проронили ни звука.
III
В тот день, а затем и в следующие три мне думалось, что я вижу сон. Потому что все вдруг стало слишком хорошо. До безобразия хорошо, если можно так выразиться. Потому что дни стали обычными, и случилось это настолько резко…
Кроме того, в последнее время сны до такой степени переплелись с реальностью, что становится чертовски сложно отделять одно от другого. Причем на поверку все хорошее и логичное оказывается сном, а кошмар и хаос реальностью. Плохие сны снятся регулярно, но я соврала Наташе, сказав, что это одна из причин, по которой я напиваюсь. На самом деле виной тут как раз хорошие сны. После них просыпаться особенно тяжело. Иногда хочется не проснуться вообще — остаться где-то там, с ребятами, живыми. Но сейчас, пока идут эти дни, я совсем не против реальности.
В то утро Наташа проснулась совсем иной. Возможно, наша вчерашняя ссора подействовала на нее сильнее, чем я думала, — она и на меня подействовала достаточно сильно — жутковато вспомнить, как накануне мы чуть не вцепились друг другу в глотки. Возможно, здесь было что-то еще. Но, так или иначе, вместо того, чтобы, как обычно, сидеть где-то в углу или стоять на балконе и о чем-то размышлять, разглядывать себя в зеркало, изучать свою картину, которую мне так и хочется порвать в клочья, унимать дрожащую правую руку и беспокойные пальцы, бормотать что-то или старательно нарываться на очередную ссору, — вместо всех этих занятий, которыми Наташа заполняла свои дни, она, встав с постели, долго плескалась в ванной, потом приготовила завтрак, а когда я попыталась вымыть посуду, шутливыми угрозами выгнала меня из кухни. После этого она занялась уборкой, в которой мне тоже не дала поучаствовать.
— Сиди, сиди, у тебя же действительно работа, это я все ерундой занимаюсь, — и в голосе никакой иронии — абсолютно серьезный, хозяйственно-заботливый тон. Свежая, причесанная, смотрит ясно, а не куда-то внутрь себя, как обычно, на губах простая улыбка без всяких подтекстов, в правой руке веник, и пальцы лежат спокойно, и не бежит по ним мелкая требовательная дрожь. Наверное, удивление и недоверие слишком явно проступают на моем лице, потому что Наташа тут же добавляет:
— Знаешь… я вчера много думала о том, что ты сказала. Ты действительно права. Это как болезнь, и если ее запустить, ничего не делать, более того, потакать ей, это очень плохо кончится, причем, не только для меня. А я… даже удовольствие от этой болезни получаю, — тут мы одновременно машинально скашиваем глаза на стакан, который я забыла на журнальном столике. — Поэтому, я решила… я постараюсь… как-то отвлечься, постараюсь сопротивляться этому… ведь раньше у меня получалось. А еще я так хорошо сегодня спала — словно другим человеком проснулась. Сегодня как-то все кажется проще. Может приступ уже заканчивается? Во всяком случае, сегодня мне намного лучше. Я думаю, мне будет еще лучше, если ты… если какое-то время ты будешь меньше заниматься этими письмами… конечно, я знаю, что это очень важно… но мне понадобится твоя помощь.
