Вольфганг Хольбайн - Анубис
Могенс полагал, что гибрид человека и шакала было самым ужасным из всего, что только можно себе представить. Может, так оно и было. Только вот весь представимый ужас оказался еще не самым большим ужасом.
Нет, нет и нет.
Процессия невообразимых чудовищ, передвигавшаяся вниз по крутой тропе, состояла напрочь из монстров: полулюдей-полуживотных. Может быть, именно поэтому зрелище казалось таким невыносимым. Может быть, Могенса не ранил бы их вид до самых глубин его человечности, будь они абсолютно неведомыми инопланетными созданиями. Но нет, таковыми они не были, и как раз то, что в них казалось подобием человека, возмущало его душу больше всего. Здесь были существа с крыльями и отвратительными хищными клювами, гибриды из человека и змеи, женщины и крокодила, мужчины и сокола, ребенка и скорпиона — покрытые чешуей, слизью, иглами, шерстью. И они…
Могенса как молнией поразило осознание того, чем они были.
Те, что шествовали внизу, под ними, не являлись причудливым порождением слепой фантазии.
Это были египетские боги.
Могенс опознал не всех. Некоторым, возможно, так никогда и не нашлось места в пантеоне богов Египта. Некоторые, возможно, никогда не показывались людям, другие появились лишь после того, как народ фараонов давно исчез с лица земли, иные же были настолько ужасны, что таким демонам даже в людских легендах не нашлось места. Но многие были знакомы. Здесь были Гор, Тот, Сет и Ра, Бастет и Себек и другие низшие боги, чьи имена никогда не были зафиксированы, но которых Могенс узнавал по их изображениям.
В этот момент, глядя на эту безумную процессию, он и сам почувствовал себя на грани безумия — а может быть, уже и за гранью.
Как удалось оттуда выбраться, он не знал. Возможно, на самом деле и не удалось. Что-то в нем сломалось и непоправимо и безвозвратно застряло в том сером сумеречном мире, существующем на грани света и тьмы, в котором обитают не только безумие, но и все страхи и надежды.
Но и это еще было не самым страшным. Как бы ужасен ни был облик этих существ, страшнее того, что он видел, оказалось то, что он чувствовал. В их движениях виделось что-то неправильное, что невозможно облечь в слова, потому что нет таких слов ни в одном земном языке. Но не только движения, все в них было фальшивым, неестественным, поддельным.
— Ну, и что это значит? — донесся до него голос Грейвса.
Могенс недоуменно уставился на него.
— Ты сказал: «здесь не место», — пояснил Грейвс. — Что ты имел в виду?
Могенс не помнил, что он говорил что-то подобное, но если не исходить из того, будто Грейвс умеет читать мысли, значит, сказал. Внезапно, хоть и задним числом, он испугался, что Грейвс говорит в полный голос, и только потом заметил, что паноптикум жутких тварей давно удалился от их убежища.
— Они не из нашего мира, — наконец едва слышно выдавил из себя Могенс бесцветным хрипловатым голосом.
— Да, именно к такому выводу и приходишь, когда видишь их собственными глазами, убедился?
Могенса передернуло от неуместно веселенького тона Грейвса.
— Боюсь, они и на самом деле такие несимпатичные, как выглядят, — продолжал развлекаться Грейвс. — Но это, как говорится, дело вкуса. С какой точки зрения смотреть.
— Тебе это кажется смешным? — холодно спросил Могенс.
— Да нет, — Грейвс энергично замотал головой. — И не может быть. Извини, если я неправильно выразился. Мне вовсе не до насмешек. Я понимаю, что ты чувствуешь при виде их. Со мной было то же самое, когда я увидел их впервые. Они отвратительны, ужасны, и, я уверен, в самом деле крайне опасны. Но ты, как ученый, не должен ни на секунду забывать, что они такое.
— И что они такое на ваш взгляд, доктор Грейвс?
Нет, этот вопрос исходил не от Могенса, его задала мисс Пройслер. Она так и не сдвинулась со своего места ни на шаг, но, совершенно очевидно, слышала каждое слово. А поскольку она не видела прошествовавших чудищ, то полагала, что речь по-прежнему идет об упырях, и это привело ее в ярость.
— Существа иного мира, мисс Пройслер, — невозмутимо ответил Грейвс.
— По мне, так скорее сатанинские твари.
— Вы не поняли, — спокойно продолжал Грейвс. — Дело здесь не в неизвестных биологических видах. Это не какие-то неведомые животные, которых привез какой-нибудь исследователь из Африки или Азии. Речь не о каких-то белых пятнах на географической карте или в земной науке. — Его голос потерял обычную заносчивость и звучал теперь скорее как терпеливый урок учителя, в тысячный раз вдалбливающего непонятливым ученикам сложный материал, хотя и без всякой надежды, что они смогут в нем разобраться. — Эти существа — порождения совершенно иной эволюции, мисс Пройслер. Их не с чем сравнить в нашем мире.
— На что вы намекаете? — подозрительно осведомилась мисс Пройслер.
— На то, что нет причины страшиться самого факта их существования. Ничего предосудительного в этом, конечно, нет. Это понятно, но неправильно. Эти существа нам совсем чужды. Мы-то, люди, не всегда уживаемся друг с другом, так чего же ждать, что сможем без предубеждения встретить созданий другого мира.
— У меня нет предубеждения, — строго сказала мисс Пройслер. — Хватит того, что я видела собственными глазами.
Она бросила красноречивый взгляд в сторону девушки, которая забилась в дальний угол пещеры и сидела, подтянув колени. Глаза ее были пусты, она раскачивалась в такт немелодичному напеву, баюкая мертвого упырька. Однако, после всего, что Могенс наблюдал в последние минуты, он уже не был так категорично уверен, что она не понимает того, что происходит вокруг. Грейвс тоже посмотрел на девушку и грустно покачал головой.
— Вы правы, мисс Пройслер. То, что они сделали с этими бедными женщинами, ужасно. Но нельзя мерить этих существ человеческими мерками.
— Я и не меряю, доктор Грейвс. И не сужу их. Я просто хочу, чтобы их уничтожили.
Печальная улыбка на губах Грейвса застыла в натянутую гримасу. Он больше не стал ничего возражать, но Могенс видел, как трудно ему сохранять хладнокровие, и окончательно удостоверился, что мисс Пройслер оказалась права: Грейвс никогда не допустит, чтобы все здесь было разрушено.
— Мне кажется, можно идти дальше, — вмешался Том. — Они ушли.
Грейвс, нахмурившись, обернулся к нему. Однако у Могенса создалось впечатление, будто он сердился не на то, что Том отважился взять на себя инициативу, а на то, что Том сказал. Когда Грейвс наконец кивнул, Могенс был абсолютно уверен, что он зол на то, что Том был прав.
— Что ж, — недовольно сказал Грейвс. — Идемте. Но будет лучше, если ты пойдешь вперед и удостоверишься, что нас действительно никто не подстерегает.
